Название: Insane

Автор: Audrey Frea
Пейринг: Шеннон/Джаред
Рейтинг: R
Жанр: POV Шеннона



читать дальше
Когда я открыл глаза, он уже стоял в дверях моей спальни и пристально в темноте вглядывался в меня, лежащего в постели. Потом он осторожно прикрыл дверь и, немного сутулясь, сделал два шага по направлению ко мне — босой и страшно растрепанный, в этих своих нелепых шортах, похожий на деревянную марионетку.
«Джей, что ты творишь?» — возникло у меня в голове, но эту мысль, как и многие другие, я оставил невысказанной…
Сегодня у нас ночевала мама — и она прямо сейчас посапывала в гостевой спальне через две двери от моей комнаты. Ради такого случая я кое-как накануне сдул пыль с комода в моей заброшенной спальне, которой я не пользовался, перестелил постель и постарался обставить все так, будто я сплю здесь каждую ночь — разбросал журналы по полу, поставил на комод чашку с недопитым кофе, основательно попрыгал по кровати, чтобы она выглядела так, словно я валялся на ней полдня. Маскарад, от которого мы уже давно отвыкли… Но мама ночевала у нас раз в сто лет, так что можно было бы и напрячься немного, не так ли?
На самом деле, я давно не верил в то, что мама ничего не подозревает — о нас с Джеем. Серьезно: это ж просто нереально — чтобы взрослая и разумная женщина совсем не видела, что происходит с ее сыновьями! Но у нее в любом случае не было подтверждений ее подозрениям, мы никогда не говорили с ней ни о чем подобном… в общем, ЭТО было нашей маленькой семейной тайной, о которой все молчали. И вот теперь мама спала в трех шагах от моей спальни, а Джей находился определенно не там, где должен был. И, может быть, я что-то и проворчал бы в его адрес, но мое внимание сначала сфокусировалось на его смехотворных шортах, надетых также «для приличия», а потом — на… его глазах. Как только он приблизился к кровати, свет с улицы выхватил из сумрака его лицо, я заглянул в его глаза — и едва сдержал тяжелый вздох. СНОВА.
У всех имелось название для такого состояния Джея. Мама называла это его «приступами», любовницы — его «заскоками»… но все эти слова были неправильными, потому что никто, кроме меня, не понимал, что на самом деле происходило с моим братом. У меня не было никакого названия… разве что — его «крест»? «Крест» человека талантливого — не от мира сего — настолько, что это причиняло ему боль. Человека, который видит и чувствует больше, чем другие люди, совсем не так, как все. Проклятие и благословение. Его благословение и НАШЕ проклятие…
Джаред быстро, ничего не говоря, скользнул под одеяло, лег рядом со мной на живот, уперся подбородком в мою грудь, и наши взгляды, наконец, встретились. Он морщил лоб — уже по этому можно было догадаться, что что-то не так… Я не удержался, и провел двумя пальцами по нему, как будто это могло разгладить морщинки… Мне хотелось отвести глаза, но я не мог — Джей цеплялся за меня взглядом, искал в моих зрачках клочок твердой «земли», на которую он сможет опереться. Я погладил его по спине, и Джаред моргнул, словно проснулся:
— Сколько бы я не бежал, Они все равно вокруг меня… всегда вокруг… как тесное кольцо… сжимают меня и давят… — его голос звучал тихо, но отчетливо, и в нем было столько отчаяния, что в моей груди что-то сжалось в комок.
— Да. — Я просто давал ему понять, что слушаю его.
— И всюду — красные пятна… это не кровь, это только иллюзия, насмешка, понимаешь? Ирония… но выглядят они, как кровь — хуже крови, потому что ты не может понять, что же это такое на самом деле… — Он вдруг тихо рассмеялся странным смехом, от которого мурашки пробежали по всему телу. Я чувствовал, как его мышцы медленно расслабляются под моими прикосновениями, но его подбородок все еще почти больно упирался в мою грудь, его глаза все еще мерцали в темноте — так бывает, если дать язычку пламени зажигалки лизнуть кубик льда, а его дрожащие губы говорили то, от чего мне становилось физически плохо. Я знал, что просто «вытягиваю» из него его боль, когда он говорит все это, знал, что другого выхода нет, но мой полузадушенный инстинкт самосохранения все еще копошился где-то в глубине сознания, протестуя против всего этого. Меня подташнивало.
Джей замолк, а потом вдруг увидел МЕНЯ, словно вернулся из глубины самого себя. Его глаза блуждали по моему лицу, потом сконцентрировались на моих, его взгляд стал на минуту по-детски беззащитным и он прошептал совсем тихо:
— Мне показалось, что эти черные тучи упадут на меня. Или я упаду — в них.
Я обнял его, прижал к себе, пряча его лицо у себя на груди — чтобы прервать наш зрительный контакт, чтобы он не увидел беспомощности в моих глазах… О боже, Джей, если бы я мог хоть что-то сделать для тебя! Но все, что я могу, — это просто быть рядом и не отпускать тебя — до самого конца.
— Я рядом, я тебя держу. — Прошептал я ему в волосы.
— Мой бедный Шенн… — Я с удивлением услышал эти три слова и посмотрел в его глаза, но он тут же закрыл их. Он все понимает, но… у него ведь тоже нет выбора?..
— Спи, Джей, эта ночь рано или поздно кончится.
Когда мне было лет семь, наверное, за нами с Джеем одно время приглядывала соседская девчонка-старшеклассница, когда мама уходила на работу. Мама потом рассказывала, что ее услуги почти ничего не стоили, потому что у нее была плохая репутация в той дыре, в которой мы тогда жили, — и это было единственное, что мама могла себе позволить. Даже я помню, что она постоянно курила какую-то траву, сидя на подоконнике, и после этого вела себя, как полная идиотка, — например, забиралась на стол с ногами или танцевала без музыки, что-то напевая себе под нос. Но тогда, естественно, мы были от нее в полном восторге. Мы сами укладывались спать, когда нам хотелось, а эта девчонка — кажется, ее звали Надин, в конце концов являлась к нам с громадной старой книжкой, в которой не было половины страниц. В общем-то, она была не так уж и плоха — даже читала нам на ночь сказки, хоть и ТАКИЕ дикие. Вслух я смеялся над ними, но на самом деле дрожал от страха, а вот Джей даже не делал вид, что не боится. Он лежал в постели, накрывшись одеялом по самые уши и с ужасом глядел своими огромными глазами с расширившимися зрачками на Надин, которая со смаком и выражением читала всегда одну и ту же совершенно кошмарную сказку.
В ней семья с маленьким мальчиком покупает старый дом — и малыша отправляют ночевать на третий этаж, совершенно одного. По ночам из шкафа выползает какое-то черное чудовище, в окно кто-то стучится и скребется, а мальчику никто не верит, хотя тот уже перестает спать по ночам, потому что боится закрыть глаза. На одно из дней рождения ему дарят плюшевого медведя, который вдруг оживает ночью и начинает защищать малыша от всех чудовищ. В конце сказки бедный медведь сражается с тем самым чудовищем из шкафа — самым страшным — и побеждает его. Правда, чудовище отрывает медведю лапу, но мальчик пришивает ее черными нитками. С тех пор он всегда спал со своим медведем, потому что с ним ему не были страшны никакие монстры. Я всегда подозревал, что эту сказку написал такой же обкурившийся, как наша «нянька», гот, но впечатление она производила… Так вот, Джаред недавно, после очередного своего «приступа», прижавшись лбом к моему плечу, сказал задумчиво, словно обращаясь к самому себе:
— Знаешь, ты — мой медведь-защитник. Только ты можешь отогнать всех чудовищ от меня, пусть и не навсегда. Но… мне так жаль, что они каждый раз отрывают тебе лапу…
Я и сам не заметил, когда уснул. Мне снилось что-то беспорядочное и дурацкое, а потом прямо во сне нахлынуло ощущение, что я что-то потерял — нечто важное, необходимое. Я куда-то бежал, оглядывался, кричал, звал кого-то и — проснулся. Одной секунды хватило на то, чтобы вспомнить, что Джей пришел ко мне в полночь, и еще одной — на то, чтобы понять, что его нет в постели. Если просыпаешься и не чувствуешь Джареда, бесполезно ощупывать подушку и теплое место рядом с собой на огромной кровати — он всегда спит, прижавшись ко мне всем телом или же закинув на меня ногу. Мысль о том, что он посреди ночи — рассвет только-только начал отодвигать тьму за окном — ушел от меня в таком состоянии, меня здорово встревожила, и я привстал на кровати, тревожно озираясь. Мои глаза сразу нащупали Джея. Лучше бы я спал и дальше…
Он стоял на коленях на широком подоконнике и, неловко прижимая к стеклу мятый листок бумаги, что-то писал на нем старым обгрызенным карандашом. Предрассветные белесые рассеянные ручейки света пробивали насквозь тонкую бумагу, кое-как освещая ее, строчки даже издали выглядели кривыми, «разбегающимися», а Джей не замечал ничего вокруг; я слышал, как он шепчет что-то сам себе, торопливо, будто боясь забыть. Все это выглядело бы дико и неестественно, если бы я не привык к этому за долгие годы. Я знал, что сейчас его не нужно трогать — и вообще, слава богу, что он добрался до карандаша и бумаги теперь, так быстро… Чем быстрее он это запишет, переварит, выплеснет, превратит в слова и музыку, тем быстрее избавится от всех этих ужасных ощущений. Я видел этот ритуал в сотый или тысячный раз — он набросает столбики разрозненных слов и фраз на первом попавшемся обрывке бумаги, потом погрузиться в них, как в какое-то болото, которое засасывает с каждым шагом все больше, потом появится мелодия — и он будет долго терзать гитару, добиваясь от нее именно того, что звучит в его голове. Все это будет длиться неделю — или один час, никогда не знаешь точно. За это время в его глазах десяток раз промелькнут и нечеловеческий страх, и странное, притягательное вдохновение, и бурная страсть, и отчаяние, и боль, и холодное равнодушие… А я буду рядом, чтобы поддержать его, когда он обернется ко мне и протянет ко мне руку; чтобы подхватить его, когда он упадет от усталости; чтобы обнять его, когда он снова станет пятилетним малышом, который умирает от ужаса, глядя на открывающуюся дверь темного шкафа.
Я часто думаю, что Джаред для этого и забивает свой график до отказа работой — когда мы в туре, когда каждую минуту ему нужно куда-то ехать и что-то решать, ЭТОГО с ним почти никогда не случается — в туре он дорабатывает уже существующие идеи, обдумывает их и решает, показывать ли их парням. Но он не может БЕЖАТЬ всегда, совсем не останавливаясь, — хотя бы потому, что этого не можем мы. И как только у него выдается хотя бы несколько свободных дней, я каждый раз со страхом ожидаю ЭТОГО. Целые месяцы может ничего не происходить, но если уж на Джея «накатило», то от этого никуда не денешься. Для меня это всегда тяжело, но, с другой стороны, мне страшно даже подумать, что однажды он останется один на один со своими чудовищами…
Я просто смотрел на него и ждал, когда он допишет. Он то напрягался и писал быстрее, то на минутку замирал, чуть опускался, прижимался лбом к стеклу, задумывался. А потом его рука начала дрожать — сильно, как никогда. Это меня встревожило, и я не выдержал:
— Джей? С тобой все в порядке? — я старался говорить тихо и мягко, чтобы не испугать его. Но он все равно вздрогнул, повернул голову ко мне, бросил странный отстраненный взгляд, что-то сказал самому себе и снова отвернулся. О, боже! Я со стоном упал на подушку и скосил глаза на Джареда: он опять писал, только теперь уже медленно и как-то методично, аккуратно, устало. Потом слез с подоконника, огляделся, положил листок на комод и прижал его той самой «бутафорской» чашкой с кофейной жижей на дне. Лично я считаю это самой забавной чертой Джареда: не представляю, как может сочетаться в одном человеке творческий полубезумный хаос и логика гениального психа — с какой-то странной аккуратностью, почти педантичностью…
Джей повернулся к кровати, а я откинул одеяло для него.
— Ты замерз… иди ко мне.
Я оказался прав: Джаред был ледяным, будто окаменевшим. Острое чувство дежа-вю: я снова обнял его и, чувствуя, что Морфей в ужасе убежал от меня, спросил:
— ЧТО ты видел?..
С Джеем главное — задать правильный вопрос. Бесполезно ему в такие моменты говорить, что все хорошо, что ему нужно успокоиться, что ему что-то там привиделось, а на самом деле все лучезарно и чудесно. Его «чудовища» для него реальнее вот этой кровати и этого вот рассвета сейчас, так что любые утешения будут бесполезны… Поэтому я спрашиваю… Хотя вовсе не хочу этого делать. Я должен был бы заткнуться и максимум — просто поцеловать его, потому что… потому что я не хочу слышать ЭТОГО, не хочу ощущать этот липкий леденящий холод, который разливается по моему телу оттого, что я кожей чувствую отчаяние Джея. Это не моя боль, не мое проклятие — и я каждый раз делаю выбор: посмотреть в глаза демонам Джареда, которые кромсают его, разрывают его душу на лоскутки, или отвернуться. И каждый раз я выбираю одно и то же. Всегда. С самого начала. Просто я боюсь, что стоит мне отвернуться хотя бы раз — и его узкая ладонь выскользнет из моей, а я и не замечу…
И он рассказал мне. Я стиснул зубы и затаился, не выпуская Джареда из объятий, чувствуя его дыхание на своей шее. О боже, Джей… Я, сам того не замечая, мял его нежную кожу — и опомнился только тогда, когда в голову пришла «чужая» мысль о том, что завтра все его плечи будут в синяках… Первый мой поцелуй пришелся на момент, когда Джей говорил о тех давящих на него черных тучах… второй прервал его пламенный монолог о толпе людей без единой эмоции на лицах… третий чуточку уменьшил ужасный эффект от нарисованной им картины густой багровой жидкости, заливающей объектив камеры во время съемки клипа. Его голос слабел, слов становилось все меньше, а наших ласк — все больше… Его лечение. Потом он вдруг умолк, взял мое лицо в свои уже теплые ладони и лизнул мои губы — настойчиво, горячо, заставляя их раскрыться, впустить его. Он оторвался от меня только тогда, когда у нас обоих не осталось воздуха; прижался ко мне всем телом и с неожиданным смешком, тяжело дыша, прошептал мне на ухо:
— Вот теперь я действительно падаю… — и это звучало уже совсем не страшно.

— Ты должен вернуться к себе.
Мой голос почему-то звучал холодно и отстраненно, хотя мне совсем не хотелось выпускать теплого, уже совсем сонного Джея из своих объятий. Чтобы смягчить свои слова, я мягко погладил пальцами его небритую щеку — но тут же почувствовал, как он стиснул зубы.
— К «себе»? Та комната — Наша спальня, а не Моя.
— Что ты злишься? Сам же понимаешь: мама…
— Мне плевать! — он прошипел это так громко, что я даже вздрогнул от неожиданности. Люди, которые называют меня «взрывным», не уточняют одной мелочи: у моих эмоций обычно есть причина и хоть какая-то логика, а вот Джаред может «взорваться» от любой ерунды — он как ядерный реактор, внутри которого бурлят никому не видимые и никому не понятные реакции. Он резко сел на кровати:
— Ну да, извини, я же разбудил тебя, явившись БЕЗ ПРИГЛАШЕНИЯ, — Джей, когда хотел, умел быть Очень Ироничным. — Ты совсем не выспишься — и все из-за своего сумасшедшего брата!
— Прекрати, Джей. — Я начал раздражаться. Ночь перед самым рассветом — определенно не мое время. — Я всего лишь сказал, что это не лучшая твоя идея — выйти утром из МОЕЙ спальни — ты же знаешь, что мама встает рано!
— Тебе это нравится, да? — он со злостью навис надо мной.
— Что нравится? — бля, Джей, перестань насиловать мои мозги — на часах нет и пяти утра!
— Ты ведь никогда не упустишь случая напомнить мне, кто тут у нас старший?! Ну же, признайся, что кайф ловишь, когда вот так меня выставляешь из своей постели!
— Бред! У тебя уже совсем крыша поехала… — у меня вдруг появилось желание дать ему хорошую пощечину, чтобы Джаред хоть немного пришел в себя.
Он подскочил на месте и теперь стоял на коленях на самом краю кровати.
— Хочешь еще больше почувствовать свою власть надо мной? Или я тебе просто мешаю?
— Бред-бред-бред!
ОК, Шеннон, успокойся, он просто не в себе…
— Может, ты и трахаешься со мной только из сострадания?! Как же еще успокоить «бедного и несчастного полоумного Джареда»?..
Ну все, ты меня достал.
— Fuck you!
— Fuck you too! — Джаред скатился с кровати и бросился к выходу.
Как дети какие-то, ей-богу.
На полпути Джей притормозил и вернулся — как оказалось, за «драгоценным» листочком со своим бредом. В этом весь Джаред. Практичный ублюдок. Он выдернул листок из-под чашки так резко, что она перевернулась и залила темно-коричневой жижей половину комода, потом бросил на меня еще один разъяренный взгляд и снова повернулся к двери. Мои слова догнали его, когда он уже положил ладонь на ручку.
— Надо уметь уходить красиво, Джаред… — Иногда и я бываю ядовитым, братик!
Я широко ухмыльнулся, когда увидел его вспыхнувшие глаза. Его распирало от желания сказать мне что-нибудь убийственное, но он не находил слов, поэтому просто стоял, застыв у двери, и испепелял меня взглядом.
— Fucking придурок!
Да уж, за последние двадцать лет ничего не изменилось — все наши ссоры до сих пор по одному сценарию…
Он выскочил из комнаты и оглушительно хлопнул дверью. Черт! Вот уж теперь мама точно проснется, если до этого ее не разбудила наша разборка. Правда, мне уже было все равно: я устал до чертиков и почти не спал этой ночью, а завтра с утра мы встречаемся с парнями, потом с продюсером, потом какое-то интервью… Я закрыл глаза и укутался в одеяло, которое еще пахло Джаредом. Джаред… Вот уж кто точно сегодня не заснет — будет метаться по своей комнате до рассвета… Одно хорошо: теперь он наверняка не будет сидеть с открытыми глазами, наполненными ужасом, не будет жалеть себя… Нет. Он будет злиться на меня. Лучший вариант из всех возможных — и я за него спокоен.

***

«Потом» он всегда ТАКОЙ…
Джаред просто-таки подпрыгивал на водительском сидении от возбуждения, барабанил по рулю пальцами, подпевая какой-то идиотской r&b-ишной мелодии, звучащей по радио, и со стороны выглядел так, будто у него просто-таки великолепнейшее настроение. И вы бы ни за что не догадались, что на самом деле он перевозбужден от недосыпа, из-за ночного «приступа» и нашей ссоры, из-за того, что за несколько часов ранним утром он переписал свои наброски и фактически досочинил песню, и, судя по его выражению лица, не только слова, но и мелодию. Под его глазами были синие круги (во время интервью он спрячет их за огромными темными очками), губы были совсем бледными, он демонстративно не позавтракал (и я едва удержался от того, чтобы попросить его съесть хоть что-то). Но из кармана его куртки победоносно торчал другой — белый и с ровными-ровными строчками — листок со словами новой песни; и по этому поводу Джаред был счастлив.
А меня все бесило. Ненавижу утро вообще, а такое раннее и после таких ночей — особенно. Меня раздражала музыка, дергающийся Джаред (его же явно заводило, что мне все это не по душе), яркое калифорнийское солнце, бьющее по глазам — все. Все. Все. Мой телефон истерично завибрировал на моем бедре, и я с радостью взглянул на него — хоть какой-то способ отвлечься. Томо.
— Шенн, привет, ну что, вы уже едете?
— Ну да… слышишь музыку? Не думаешь же ты, что я бы стал ЭТО слушать дома?!
Томо заливисто засмеялся одним из своих фирменных дурацких смешков, и я непроизвольно начал улыбаться, подумав, что уже начал скучать по временам, когда мы, как сельди в банке, толклись все вместе в концертном автобусе.
Джей недовольно покосился на меня и сделал музыку еще громче. Томо что-то сказал, и я, конечно, ничего не расслышал.
— Эй, сделай тише, я ничего не слышу!
— Кто виноват, что ты глухой? — проворчал Джаред, но увидев мой взгляд, покрутил ручку радиоприемника.
— Глухой тот, кому громкости 25 в авто мало!
— Что там у вас? — Томо снова хихикал, но теперь явно из-за нашего с Джаредом обмена любезностями.
— Ничего. Просто одна… обезьяна… дорвалась до радио. — За это замечание я получил острым локтем под ребра.
— Шенн, я опоздаю на минут пятнадцать — мне кое-куда заехать нужно, это быстро!
— Какие-то проблемы?
— Да нет, ерунда, не бери в голову.
— ОК, увидимся.
Я отключился и, подняв голову, сразу наткнулся на еще один недовольный взгляд Джареда.
— Джей, какого черта, смотри на дорогу!
— Почему это Томо звонит тебе, а не мне?
О да, сегодня нам еще не хватало только разговоров на тему: «почему Томо чаще звонит Шеннону, а не Джареду»!
— Потому что ты постоянно висишь на проводе и тебе нереально дозвониться!
— Ну да, как же!
К счастью, на этом он и остановился. Пробок на дороге не было, мы ехали, проскакивая светофоры, музыка теперь звучала тихо, а Джаред, к счастью (хотя «счастье» и «мысли Джея» — понятия вообще-то несовместимые), о чем-то задумался. Я устало потер глаза — хотелось спать, и, чтобы окончательно не впасть в кому, я повернулся к брату и выдернул из его кармана листок с текстом. Обычно я первым читаю все его тексты, первым слышу его мелодии, даже наброски и записи на клочках бумаги для меня — не секрет, хотя бы потому, что Джей постоянно забывает их в карманах наших шмоток. Если бы не наша маленькая разборка ночью, сегодня за завтраком Джаред протянул бы мне этот самый листок и нетерпеливо вглядывался бы в мое лицо, ожидая моего «вердикта».
Я удивленно посмотрел на листок: куплетов было пять или даже шесть. Дополнительные? Запасные? Варианты? Джаред тихо отозвался со своего сиденья:
— Я сегодня переписал. Утром.
Мы переглянулись; теперь он выглядел чуточку грустным и очень усталым — мне стало его жалко. Я быстро пробежал глазами текст и с ужасом вспомнил вчерашнюю ночь, Джареда, стоящего на коленях на подоконнике, его трясущуюся руку. Обычные слова складывались в нечто тревожное, опасное, отчаянное и агрессивное: одновременно хотелось и читать дальше, и выбросить листок в окошко, избавиться от него. В конце я свернул листок и аккуратно вложил его в карман Джея, думая о том, что сейчас бы полжизни отдал за двойной капуччино: в горле прямо-таки саднило от сухости. Джей сидел прямо, глядя перед собой на дорогу и явно боялся спросить, понравилось ли мне. Я не стал дожидаться вопроса.
— Это… убойно, Джей. Настоящий хит, наверное…
— Но?..
— Но когда я вспоминаю, какой ценой…
Мы оба молчали — не нужно было озвучивать мою мысль дальше, и так все было понятно. Джаред припарковал машину у студии, отстегнул ремень безопасности, а потом повернулся ко мне. В его глазах было так много всего, что я даже не взялся бы разбирать этот «завал». Он взял мою руку в свои, сжал, переплел наши пальцы, а потом покачал головой и слабо улыбнулся:
— Apocalyptic and insane — ты не забыл?.. Все будет хорошо, правда…

Конечно, парни были в восторге. Джаред долго перебирал струны гитары — хмурый и сосредоточенный, — сидя, как птица, на самом краешке дивана, пока Мэтт рассказывал какой-то прикол про своего друга. Мы все поглядывали на Джея, но он, кажется, даже не слышал нашего разговора. Потом тряхнул головой, откидывая завившиеся после утреннего душа пряди волос с глаз:
— ОК, слушайте!.. Только… вы же понимаете, что это — только набросок?..
Томо с Мэттом дружно закивали головами, и Джей начал играть. После первых строчек мы с Мэттом несколько раз обменялись взглядами, он вопросительно поднял брови, а я в ответ неопределенно пожал плечами; в любом случае, он был единственным, кто понимал, как именно рождаются песни Джея…
С мелодией — даже без обработки — написанное Джаредом звучало еще более впечатляюще, и я в очередной раз против воли восхитился: вряд ли кто-то смог бы усмотреть в стройном, эмоциональном тексте и «вывернутой» пульсирующей мелодии то, с чего все начиналось этой ночью. Я задумался, со страхом понимая, что если эта песня получится, если войдет в новый альбом — в этом случае мы будем играть ее снова и снова — на концертах и на акустических выступлениях, на радио и в ТВ-шоу. Джаред будет снова и снова поворачиваться ко мне с ЭТИМИ словами на губах, а в его глазах будет мелькать образ той страшной ночи, когда мы вместе балансировали на вершине башни, битком набитой его ужасными фантазиями. Я-то ведь знаю, что для него это — не просто слова; и сколько бы я не молотил по барабанам во время концерта, вряд ли мне об этом удастся забыть…
Когда я пришел в себя, Джаред, выслушивая восторженные комплементы парней, улыбался — сияющей улыбкой, которая каким-то чудом осталась у него с самого детства. Они уже обсуждали что-то насчет гитарного проигрыша, а мне просто не хотелось говорить… Говорить, двигаться, думать. Мой брат то и дело бросал на меня вопросительные взгляды, и с каждым его улыбка угасала все больше и больше. Когда я никак не отреагировал на очередной его настойчивый взгляд, он прервался на полуслове, вскочил с дивана и втиснулся рядом со мной в узкое кресло:
— Шенн, мне… мне кажется, в припеве в середине должно быть короткое drum-соло — как в Edge, это будет очень эффектно!.. — его голос звучал неуверенно, а пальцы просто впились в мое колено. Я повернулся к нему, и наши взгляды, наконец, встретились — прямо и близко. Мы просто обменялись взглядами — и одного мгновения было достаточно, чтобы понять друг друга. Мне было страшно за него и за себя, ему было страшно видеть меня таким, но страшнее всего было бы потеряться и вообще не ощущать друг друга. Я вздохнул и положил руку на его плечо; Джаред тут же облегченно привалился ко мне, расслабился.
— В припеве?.. Ну, после слов all dark sides можно было бы сделать «рваный» проигрыш — помнишь, мы с тобой как-то это пробовали?..
Все так, как должно быть, и ничего не изменишь.

P.S. Я сижу на диване в нашей гостиной и читаю газету. Ни фига я ее не читаю — не могу различить ни буквы, но она — отличный предлог и способ занять хоть чем-то руки. Если бы мое тело сейчас «просканировали» ИК-излучением, то, наверное, было бы видно, что все мое тепло и жизнь сконцентрированы в… ноге, которая соприкасается со спиной моего брата. Джаред сидит на мохнатом белом ковре, по-турецки скрестив ноги и, опираясь спиной о мою ногу, согнувшись в три погибели, урывками пишет что-то на листке, прижатом к колену. Пол вокруг него забросан клочками бумаги, салфетками, кусками картона — на всем этом буквы, слова, предложения, фразы… Джаред временами надолго замирает, подхватывает один из листочков, что-то читает, задумывается, запрокидывая голову, потягивается, а потом вдруг снова бросается к своему листку и пишет на нем что-то.
Он не здесь сейчас.
Я наклоняюсь за своим плеером, лежащем на подлокотнике, и случайно разрываю наш контакт. Джаред мгновенно настораживается и поворачивается в профиль ко мне, краем глаза следя за моими телодвижениями, пока я не возвращаюсь. Я с минуту колеблюсь, но потом все-таки провожу рукой по его волосам, скольжу ладонью по его шее и худому плечу. Сзади он выглядит таким хрупким… Джей снова занимается своими бумажками и даже игнорирует звонок своего драгоценного телефона — мне приходится стащить его с ремня Джареда и ответить, чтобы проклятый аппарат, наконец, заткнулся. Когда я чертыхаюсь в адрес телефона, уголок губ моего брата дергается, и я вижу, что он улыбается — вернее, та его часть, которая еще не погрузилась в «другой мир».
Наконец, Джей отбрасывает от себя все бумаги и, все еще не оборачиваясь, говорит так тихо, что я едва слышу его за музыкой:
— Я страшно устал…
— Ты слишком мало спишь…
— Ерунда!
— И ешь…
— Неправда!
— И вообще, ведешь себя, как fucking freak.
Мы вместе смеемся, я обнимаю его за плечи и притягиваю к себе, чувствуя, как он благодарно прижимается к моей руке щекой.
Вдруг Джей становится серьезным и говорит, не глядя на меня:
— Знаешь, несколько лет назад я ходил к психологу… из-за тебя.
WTF? Я ошеломленно молчу: я знаю Джея, как облупленного, знаю, что он презирает психологов, как класс, но вот такие сюрпризы не дают мне расслабиться до сих пор. Я открываю рот, но Джей меня опережает:
— Он очень надежный человек, мне его посоветовал Ричи — он занимается всякими фобиями, зависимостями… — он медлит и говорит, словно через силу, — детскими психологическими травмами, ну, ты понимаешь…
Я произношу только одно слово:
— Зачем?
— Тогда… из-за всего, что происходило между нами… мне было страшно, Шенн, я тогда только понял, насколько я завишу от тебя, что мне СЛИШКОМ плохо без тебя… Понимаешь, я хотел разобраться, откуда это взялось… Ты не обижаешься?
Он немного поворачивается и испытующе смотрит на меня, но я отвожу глаза, чтобы он действительно не увидел в них обиду, пусть и легкую. Я мотаю головой:
— Ну и что он сказал, этот психолог?
Джей молчит, потом сжимает мои ладони, лежащие на его груди, и, утыкаясь в них лицом, вдруг начинает глупо ржать. Я чувствую себя идиотом и пытаюсь заглянуть в его лицо, чтобы понять, из-за чего на этот раз он ведет себя, как придурок.
— Он… он… — Джей снова смеется и едва успокаивается. — Он меня мурыжил двенадцать сеансов, даже гипнотизировал, графо-тесты и прочую фигню устраивал, а потом в последний раз сделал офигительно умное лицо и сказал… — тут на Джареда снова накатывает, и слова получаются булькающими, что совершенно не вяжется со смыслом. — Он сказал: «Джаред, извините, я ничем не смогу вам помочь… Ваше отношение к брату… Это просто… просто любовь!» Нет, ты представляешь, я потратил три тысячи баксов, чтобы мне сказали то, что я и так всегда знал!..
Я чувствую, как горячее тепло разливается где-то в моем животе, и еще крепче прижимаю к себе Джареда, подтягиваю вверх, зарываюсь лицом в его волосы. Он, наконец, перестает ржать и мурлычет в моих руках:
— Кстати, а кто это мне звонил полчаса назад?
Ему это не интересно сейчас — и мы оба это знаем, но ведь можно и поиграть?
— Господь Бог. Просил передать, что если ты, fucking ублюдок, не перестанешь постоянно поминать его имя дурными словами в своих песнях, он внушит Лохан ВЕЧНУЮ любовь к тебе.
— О нет, даже Он не так жесток!..
Он смотрит на меня — и глаза его искрятся чем-то очень светлым и чистым — как небо после грозы. Лучше этого может быть только вкус его губ… в чем я и убеждаюсь в тысячный… нет, миллионный раз.
— Подожди, я должен убрать все это…
— Забудь.
— Ну, если ты так говоришь…
— Ага, говорю. Настаиваю.
— Ммм… Я помню, помню, кто у нас старший…
— Хороший мальчик!
— Уверен?

 

 




Hosted by uCoz