Название: Человек - мечта дельфина
Оригинал: Man is the dream of the dolphin
Авторы: mmara (с 1-8 главы) и Polydeuces  «Стигмата»

Переводчик: Клер Кипли
Пэйринг: Джаред/Шеннон (1-5 глава), Джаред/Мэтт (6-7, «Стигмата» by Polydeuces), Шеннон/Томо(8), POV Шеннона везде, кроме 6 главы и "Стигматы" - POV Мэтта.
Рейтинг: R
Дисклеймер: не все здесь ложь. Но основная идея - да. Я просто воображаю.

Разрешение на перевод: получено

Части: 1 2 3 4 5 6 7 "Стигмата"

 

Часть 1


Я смотрю в окно. Собираются серые тучи, глотающие по-весеннему голубое небо. Поднялся ветер, терзающий ветви деревьев и треплющий листья. Пойдет дождь. Я почти чувствую его запах. Он висит в воздухе, почти притягивает к земле. Почти...

Слышу шум. Дребезжание ложки о тарелку… Спокойное, последовательное, все медленнее и медленнее… В конце концов, шум стихает, сменяясь напряженной тишиной. Пойдет дождь…

Я оборачиваюсь.

Разделяющий нас стол кажется границей, которую не перейдешь без боя. Он сидит на одном конце, ссутулившись и опустив голову, отчего растрепанные волосы загораживают лицо. Одна его рука, сжатая в кулак, лежит на столе. Другая медленно крутит ложку в супе. Очень медленно… Слишком медленно.

Со вздохом я приближаюсь к нему. Пойдет…

Внезапно он рвано, испуганно вздыхает, застывает и напрягается. Отпускает ложку, вскакивает со стула и, зажав рот, бежит в ванную.

…дождь…

Приглушенные рвотные звуки достигают моих ушей, и я спрашиваю себя, сколько раз уже их слышал. Слишком часто… Я подхожу к столу и тянусь к тарелке с ложкой. Половины супа нет. Нет, она теперь в канализации… снова… Покачав головой, я фыркаю.

Поднимаю тарелку и начинаю мыть. Вода льется поверх липкой молочной жидкости, не разрушая её; не разрушая, но и не смывая…

Он возвращается. Я чувствую, как его взгляд сверлит мне спину.

— Прости, – хрипло шепчет он.

Я оставляю тарелки в воде и вновь смотрю в окно. Серые и черные дыры все растут и растут. Скоро они вскроются и выпустят на свободу капли дождя. Капли дождя? Нет, не капли дождя, а… слезы.

— Послушай, – начинает он. Несмотря на попытки казаться уверенным, его голос дрожит, – ты… ты не обязан оставаться. Я… я сам справлюсь… со всем.

Со всем.

Я не спеша разворачиваюсь и смотрю на него. Взгляд скользит по осунувшемуся и бледному лицу и останавливается, чтобы установить контакт, но он отводит глаза, часто моргая. Мой взгляд продолжает путь по его торсу, облаченному в великоватый ему серый свитер, к ногам; штаны висят на его бедрах.

Я будто путешествую во времени… в то утро, почти шесть или семь лет назад. Съемки «Реквиема по мечте» закончились, а он… Он был собственной тенью, устало цепляющейся за стены ночью и безуспешно играющей в прятки с днем. Я думал, что больше никогда не встречу этого парнишку. Он – мы – справились с ним, справились со всем. Нет, не совсем. «Это» все не до конца ушло из него. Он никогда особенно не боролся. «Оно» все ещё здесь, похоронено где-то в глубине его души, в подсознании его мыслей. Все ещё здесь.

Парнишка все ещё здесь, стоит передо мной. Я с трудом глотаю.

Как это случилось? Как я позволил этому случиться? Я должен был… Я знал, что дело обернется именно этим. Я знал, и он тоже. И я решил смолчать, позволяя ему пройти через все.

После завершения съемок «Главы 27» он стал сбрасывать вес. Сам разработал себе программу. Успешную и гармоничную. Поначалу. Потом все вышло из-под контроля. Он мучил себя все больше и больше и ел все меньше и меньше. Порции были ограничены с самого начала, но позднее он едва ли не стал голодать. На самом деле, именно голодал.

И все ещё голодает.

Подняв руки, он скрещивает их на груди; длинные тонкие пальцы, дрожа, сжимают рукава свитера. Взгляд его прикован к полу кухни.

— Джаред, посмотри на меня, – не беги от меня.

Только через некоторое время он поднимает голову и встречается со мной взглядом. Его глаза красные и застилаются… слезами. Оттолкнувшись от стойки, на которую я опирался, медленно подхожу к нему. Всего в нескольких дюймах от него останавливаюсь, тянусь и обнимаю за талию, притягивая к своей груди. Внезапно он напрягается. Я обнимаю и начинаю ласково его покачивать. И вскоре напряжение сменяется слабым подрагиванием.

Зарываюсь лицом в его волосы и вдыхаю… Губы находят его ухо.
— Джаред, – шепчу я, – Джаред, ты сам не справишься. Ты не должен быть один. Ты пытался и… – смирившись, я вздыхаю. – Тебе нужна помощь. Тебе нужна… – я больше не буду молчать, – профессиональная помощь.

Чувствую, как он снова напрягается. Он грубо меня отталкивает, его глаза сверкают от злости и… ещё чего-то. Чего ты боишься, малыш?

— Профессиональная помощь?! – бросает он, качая головой из стороны в сторону и отходя от меня. – Профессиональная помощь? Мне не нужна никакая, нахер, профессиональная помощь!

Скрестив на груди руки, он начинает ходить взад-вперед.
— Мне не нужна ничья помощь, – бормочет он скорее себе, чем мне. – Мне, блять, не надо, чтоб кто-то копался у меня в голове. Не надо, чтобы кто-то увидел… узнал… – вдруг он разворачивается и пристально смотрит на меня горящими глазами.

— Ты, нахрен, понимаешь, что ты предлагаешь? Понимаешь? – он приближается ко мне. – Понимаешь? Если я… если я пущу кого-нибудь сюда, – он резко указывает на свою голову левой рукой, – я покойник. Я, нахер, покойник! Мне не нужно… я не… хочу… чтобы кто-либо… узнал… сделал меня маленьким, растерянным ребенком, которого наебали собственный отец и люди, которым он доверял; который спал с включенным светом до 28 лет, блядь… которого… – тяжело дыша, он шагает ко мне. – Если кто-то начнет копаться, то докопается до тебя, до нас! Ты осознаешь это? А? – он орет последние слова, незамеченные слезы злости бегут по его щекам.

Осознаю? Прекрасно осознаю, но все же… я сделаю все, чтобы помочь тебе, даже если…

И тут он снова уходит. Поворачиваясь ко мне спиной, он убегает в свою безопасную спальню. Снова...

Ты боишься правды. Легче дать власть иллюзиям, не так ли? Но они вводят тебя в заблуждение… И так уже много лет, и ты все ещё отчаянно цепляешься за них.

Зачем?

Я слишком мало старался?

Я слишком мало тебе помогал?

Я слишком мало любил тебя?

* * *

Распахнув дверь, я вхожу внутрь. Он, сгорбившись, стоит напротив окна. Снаружи небо почти целиком почернело, и молния быстро режет его пополам, словно острый серебряный клинок… Больно.

Мне больно. Больно видеть его таким; боль течет по венам, пока не достигает сердца. Зажимает артерии, и сердце распухает. И распухает… пока не разрывается, окатывая мое тело жидким огнем.

Больно.

Я молниеносно хватаю его за руку и толкаю лицом вниз на кровать. Пригвождаю его своим весом к матрацу и задираю его руки вверх за запястья. Он позволяет мне это сделать, даже не пытается бороться, не дергается, не бьет ногами, не кричит, не ругается… ничего. Ничего. Ужас наполняет меня изнутри.

Прижавшись губами к его уху, я отрывисто выдыхаю:
— Посмотри на себя! Просто посмотри… Ты слабак, Джаред! Хренов слабак! Черт, даже, не можешь меня побороть… – теперь он неудержимо трясется и всхлипывает. Я ещё сильнее налегаю на него. И дрожу вместе с ним… – Через две недели у нас начнется тур. Помнишь? Наш, наш хренов хэдлайн-тур; тур, о котором мы годами мечтали! Мечта почти воплотилась в жизнь, а ты… – голос стал едва уловимым шепотом. Ты хоть слышишь меня? Услышь меня! Услышь! Но мысли только в голове. Послушай меня!
— … ты, считай, уничтожаешь её. Ты уничтожаешь себя, Джей, – снова.

Задыхаясь, я ослабляю хватку и поворачиваю его лицом к себе. Он крепко зажмурился, но слезы все равно текут по его щекам. Я нежно беру его лицо в ладони и большими пальцами вытираю слезы.

— Разве ты не понимаешь? – говорю я с комком в горле. Одним из пальцев касаюсь его дрожащих губ, медленно размазывая соленую влагу по пересохшей коже. – Не понимаешь, что, убивая себя, ты убиваешь и меня?

Разве ты не понимаешь?

Слезы текут по моим щекам. Я смотрю, как они падают на его кожу, смешиваются с его слезами… Я смотрю, как он пытается открыть глаза, как он борется с тем, чтобы видеть. Наконец он открывает глаза - голубые озера неразрешенной боли - и смотрит на меня.

Ты знаешь, как я сильно люблю тебя?

— Я понимаю, – отвечает он едва слышно, его дыхание срывается.

Наклоняясь, я нежно касаюсь его губ. Углубляю поцелуй. Он медленно приоткрывает губы и позволяет моему языку скользнуть внутрь. Его язык встречается с моим и начинает танцевать… Слабый стон вырывается у него. Я хватаю его и глотаю.

Я люблю тебя.

* * *

Гроза закончилась. Ни звука дождя, настойчиво стучащего в окна. Ни звука злобствующего грома, катающегося по темному небу. Сейчас царит тишина, перемежаемая спокойным дыханием…

Он лежит на боку, прижавшись спиной к моей груди, я обнимаю его за талию. Он пока не спит… Я смотрю через его плечо. Черные тучи исчезли, и запах прошедшего дождя освежает воздух. Я глубоко вздыхаю.

— Человек – мечта дельфина, – ни с того ни с сего его голос возвращает меня в реальность. Я моргаю и крепче обнимаю его, пытаясь понять его слова. Человек? Мечта дельфина?

Я слышу, как он мягко смеется.
— Я сам не понимаю, – слегка качнув головой, он устало вздыхает. – Я пытался… но все равно нихрена не понимаю.

Я улыбаюсь в его волосы.
— Где ты это слышал?
— Недавно слушал Enigma... Есть одна песня. Ну, не совсем песня, на самом деле. Просто… просто слова, произнесенные мягким женским голосом.

Слова?

— Ага. Ммм… – я почти вижу его лицо, пока он пытается вспомнить: вижу его нахмуренные брови, вижу, как он закусывает нижнюю губу, напряженно сосредоточившись… Улыбаюсь ещё шире.

— «В каждом цвете есть свет. В каждом камне спит кристалл. Помни слова шамана: «Человек – мечта дельфина», – он останавливается и поворачивается с вопросом в блестящих глазах. – Почему мечта дельфина?

Улыбка все ещё держится на моих губах. Давно не слышал этого тона… Он снова говорит, как ребенок, любопытствующий, как устроен мир.

Я заправляю прядь волос за его правое ухо. И правда, почему…

Содрогнувшись, он вздыхает и опускает глаза.
— Проcти. Я не… я… не знал, что теперь делать, – и замолкает.

Я слегка касаюсь его мочки.
— Просто помни шамана, – он быстро поднимает голову, недоумение искажает его лицо.

Я посерьезнел.
— Ты сам – кошмар для собственного разума. Но… – я провожу пальцами по его щеке и приподнимаю его подбородок. – Не только акулы обитают в этих водах. Там есть и дельфины, – чувствую, как он стискивает зубы.

— Правда? – он моргает и утыкается головой в изгиб моей шеи. – А что если их всех съедят акулы? – поглотит безумие? И ты останешься один? Один на один с черным, пустым чувством, гложущим душу, сдирающим с тебя все силы, все… наши мечты?

— Ты не один, –  позволь мне помочь тебе…

Позволь мне любить тебя.

Несмотря ни на что.

Позволь мне мечтать о тебе так, как я всегда должен был мечтать о тебе.

 

Часть 2



— Привет, мальчик-барабанщик! – приветствовал меня веселый голос с другого конца провода.

— И тебе привет, – ответил я с мягким смешком.

— Как там дела на астероиде B-612? – он остановился и продолжил, но веселье исчезло из голоса: – Как Маленький Принц?

Маленький принц. Я с грустью улыбаюсь.
— Ему… – я прочищаю горло, – ему лучше. Он подумывает снова заботиться о своей… розе, – вздохнув, я приложил трубку к другому уху. – Он будет готов. Мы будем готовы.

Слышу, как он тоже вздыхает.
— Я никогда в этом не сомневался. Просто… мне больно видеть его таким. Снова, – я киваю, отчасти понимая, что он не видит кивка, но чувства подкатили к горлу комком, и я внезапно не смог вымолвить ни слова.

— Слушай, – начал он. – Я поговорил с Томо, и мы решили, что будет здорово, если мы соберемся вместе перед отъездом в тур и очередного сумасшествия. Знаешь, на некоторое время, спокойно, только мы вчетвером. Как раньше… – он словно рассказывал о сне. Был ли это только сон? Был ли? – Ну, что ты думаешь? – спросил он, даже не думая скрывать, насколько важен для него был этот вопрос.

Что я думаю? Думаю, это хорошая идея. И я думаю, он возмутится. Поначалу…


— Думаю… Думаю, сначала я должен с ним поговорить.

— Конечно, – я прямо вижу, как он пытается подавить легкую улыбку, говорящую: он тебя на коротком поводке держит, парень! Я закатил глаза. А ты, хренов Мэтт Воктер? Он тебя разве не на поводке держал? Держал. И так было со всеми. И самое смешное: мы никогда не сопротивлялись.

Глубоко вздохнув, я сказал:
— Я позвоню, как только смогу, лады?

— Конечно, – как только я собрался положить трубку, я услышал нежный одобряющий шепот: – Удачи.
Я кивнул и выключил мобильник. И вправду, удачи мне.

Положив телефон на стол, я на некоторое время уставился на него. Некому звонить, Шеннон. Не у кого просить помощи. И, начнем с того, – никогда не было. Так почему… Почему ты думаешь, что есть кто-то, кто угодно, взваливший бы на свои плечи половину его боли? Никого нет. Только ты и… он.

Так почему ты уставился на телефон? Думаешь, кто-то ни с того ни с сего позвонит и разберется с этим дерьмом вместо тебя?

Нет, никто не позвонит, посмотри правде в глаза

Посмотри и смирись.

Я устал.

*

— Привет, соня, – ласково пробормотал я, откидывая волосы с его лба. – Пора вставать, – я рассмеялся, видя, как он крепко зажмуривается и пытается глубже зарыться в теплое одеяло.

— Не хочу… – пробубнил он, поворачиваясь на бок и неуклюже накрываясь одеялом с головой.

Улыбаясь, я положил руку на его спину и осторожно подтолкнул его, так что он лег на живот. Ответом мне было неразборчивое ворчание. Придвинувшись ближе, я прижался щекой к его лопатке. Медленный ритм – вверх-вниз, вверх-вниз – его тела подо мной почти убаюкал меня. Почти.

— Мэтт звонил, – прошептал я, закрыв глаза. Его ровное дыхание внезапно резко нарушилось… Я вздохнул.
— Он беспокоится. Они с Томо хотят с нами встретиться.

— Встретиться? – переспросил он сухим и приглушенным подушкой голосом.

— Да. Они думают… – я попытался подобрать нужные слова. – Они думают, что будет здорово побыть вместе перед туром, – я зевнул и зарылся носом в его затылок, быстро поцеловав его.

— И что ты думаешь? – его спина, до этого натянутая как струна, немного расслабилась. Я снова его поцеловал.

— Ты в точности знаешь, что я думаю, – прошептал я в его кожу, чувствуя, как он слегка дрожит. – Ты знаешь… – тихо повторил я.

Он медленно повернулся и взглянул на меня ясными глазами, без единого следа сна, и поставил локти по обе стороны моего лица. Наклонившись, он прижался левой щекой к моей правой и начал медленно тереться верх и вниз. Вверх и вниз… Прямо как кот, трущийся о ноги хозяина, просящий поднять его и прижать к сердцу… Грубая щетина раззадоривала мои чувства, мою кожу. Сжигала её. Я еле слышно простонал.

— Я знаю, – прошептал он, отклоняясь назад. Сияющие глаза смотрели прямо на меня, сквозь меня. Я почувствовал себя обнаженным, незащищенным, полностью открытым. Но не боялся этого чувства. Когда я открыт перед ним, я свободен… Неужели?

— Я знаю, – снова сказал он задумчивым и печальным голосом. – Знаю, тебе уже хватило, – хватило? Хватило тебя?

— Никогда, – тебя – никогда.

Прикоснувшись лбом к моему лбу, он с грустью рассмеялся.
— Никогда близко к всегда.

В ответ я покачал головой.
— Они не близко, они – друг против друга.

— А противоположности любят притягиваться друг к другу…

Я лишь вздохнул. Нет смысла спорить. Он был прав. Никогда не хватит тебя и всегда не хватит тебя… Ты раздираешь меня на части. И ты вновь собираешь меня.

— Ты не должен все время быть всесильным, Шеннон, – тихо произнес он, обжигая мои губы своим дыханием. Я фыркнул. Да, не должен, но… Больше никого нет.

Подавшись вперед, он полностью лег на меня и прижался щекой к моему сердцу. Пальцами левой руки он прошелся по моему правому предплечью, по глифам, запечатленным навечно. Нашим глифам.

— Прости, – пробормотал он. – Просто… я хотел помочь… тебе… так же, как ты помогаешь мне, – но ты помогаешь, помогаешь…

Его пальцы обвились вокруг моего запястья и перевернули кисть ладонью вверх. Медленно, благоговейно они заскользили по грубой, мозолистой коже ладони и по пальцам. Когда кончики его пальцев почти оторвались от моих, он сильно сжал их, впиваясь ногтями. Я слегка поморщился.

И сжал его руку в ответ.

— Тогда давай с ними встретимся, – мягко прошептал он, сильнее сжимая мою руку. – Пойдем куда-нибудь, где тепло и где… мечтают дельфины.

Я улыбнулся краешком губ. Не нужно отправляться далеко. Подняв левую руку к его голове, я осторожно запустил пальцы в его волосы.

— Что смешного? – спросил он, все ещё прижимаясь щекой к моей груди.

— У нас нет времени на поездку на реку Ориноко, малыш, – все время мира в нашем распоряжении… Я нежно массировал кожу его головы и чувствовал, как последнее напряжение уходит из его тела, и оно тяжелеет и тяжелеет.

Мягкое «мммм…» было единственным его ответом.

Я почувствовал, как сон одолевает меня, и прикрыл веки.
— Джаред… – выдохнул я.

Тишина и затем:
— Мм?

Я провел ногтями по его шее.
— Тебе не нужно все время быть виноватым.

Он сжал пальцы в нашем рукопожатии.
— Мне приходится, приходится… – вздохнул он. Мои пальцы останавливаются на его шее. – Я… окончательно сдался тебе.

Сдался.

Попросил прощения, глядя в лицо любимого.

— Ты не один, Шенн.

 

Часть 3



Теплая вода…

… окружала меня со всех сторон.


Каждая волна нежно гладила мое обнаженное тело, почти убаюкивая. Я закрыл глаза и глубоко вдохнул. Прикосновение воды, вкус воды, её запах были везде. Я лежал на поверхности, и теплые струи качали меня… Ничто меня не заботило. Рассудок был пуст. Да нет, не совсем пуст… Есть много видов пустоты: пустота от страха, пустота от приступа радости… или пустота от внутреннего спокойствия.

В тот момент… в тот момент на воде в моем разуме было только спокойствие.

Я открыл глаза и взглянул на другой океан – надо мной. Океан сверкающих звезд. И тут я услышал голос… его голос из прошлого… совсем недавнего прошлого…

Ты сидел у окна и с тоской глядел в звездное небо… Так задумчиво, так печально ты глядел на него, малыш… Ты даже не повернул головы в мою сторону, когда я зашел в комнату и тихо подошел к тебе. Словно почувствовав, что это я, ты едва слышно заговорил…

— Помнишь, как мы ночевали на пляже, только приехав в Лос-Анджелес? Помнишь прохладный песок под нашими телами? Как в мои волосы попал песок, и ты предложил свою грудь мне вместо подушки? Плеск волн, ударяющихся о берег? Запах океана ночью? Звезды, подмигивавшие нам?


Помнишь, как мы придумывали собственные созвездия? Я был орлом, а ты – львом. А вместе… вместе мы были… были идеальным грифоном… Иногда мне не хватает тех ночей. Иногда я думаю, то были лучшие дни… лучшие ночи моей жизни… У нас не было ничего, но в то же время было все.

Все…

Помню ли я их?

Помню ли?

Я тогда не ответил, не так ли?

Я крепко зажмурился.

Внезапно что-то коснулось моего правого бока и ноги. Что-то скользкое и холодное… что-то темное… Мурашки побежали по спине.

С трудом сглотнув, я медленно повернулся и начал осматривать потемневший горизонт в поисках… поисках… чего?

Я не знал.

Волосы промокли и прилипли к коже. Капельки воды текли по лицу. Когда они дошли до губ, я нервно слизнул их.

Я услышал… вернее, почувствовал движение за спиной. Медленно развернувшись, я увидел…

… увидел его – обнаженного и стоящего на коленях в воде. Он дрожал. Я так хотел потянуться, обнять его, чтобы он перестал дрожать, но… не мог пошевелиться.

Его губы изогнулись в мягкой улыбке. Хотя я не понял, почему… Я был сбит с толку. Я был…
— Лучшая защита – притворство. Крутись вокруг себя, как обычный человек… – прошептал он.

С блеском в глазах он опустился на все четыре и медленно наступал на меня, словно изящная пантера перед прыжком, готовый… атаковать.

В горле пересохло.

— Единственный выход – забыть, – соблазнительно пропел он, приближаясь.

Я все ещё не мог двинуться, и лишь смотрел… лишь смотрел…

… как его глаза оледенели…

… как милая улыбка на губах стала злобным оскалом, обнажающим зубы…

… как эти зубы удлинились, заострились…

… как все его лицо затуманилось и превратилось в лицо…

… акулы.

Акулы, молниеносно напавшей на меня.

И перед тем, как его зубы впились в мое тело, я услышал его крик в голове.
— Время казни. Время казнить. Время казни. Время казнить. Время…


* * *

Я проснулся в холодном поту. Зажав трясущейся рукой рот, я попытался подавить вырывавшийся наружу всхлип… но не смог. Он все равно сорвался с губ.

Все ещё закрыв рот рукой, я несколько раз глубоко вздохнул. Бешеный стук сердца, наконец, начинал стихать.

Я медленно оглянулся вправо. Там был он – свернувшийся на боку, засунувший руки под подушку и шумно, мирно спящий…

Не знаю, как долго смотрел на него: на его безмятежное выражение лица; на чистую невинность, высеченную на расслабленных чертах… Я не знаю. Увидеть его таким стало и облегчением, и поводом для беспокойства. Хорошо, что есть места или… состояния сознания, где он может быть в абсолютном спокойствии; где его не терзают его сны… апокалиптические и безумные…

Кажется, его сны становятся моими. Я вздохнул, проводя все ещё дрожащей рукой по влажным волосам.

И почему поводом для беспокойства?

Скорее… для испуга.

Я покачал головой, пытаясь отогнать эти акульи образы. Я бесшумно встал и прокрался на кухню.

Луна отбрасывала длинные дрожащие тени на паркет. Они почти как те волны, как те волны…

Подходя к окну, я приковал взгляд к небу… к звездному небу.

Что… что происходит? – спросил я себя.

Вода, звезды, акулы, те давние ночи на пляже?

Крутиться?

Да, я кручусь в безумных криках собственного разума и в вопросах без ответа…

Что-то теплое и пушистое скользнуло по ноге. Я отвлекся и взглянул вниз. В ответ на меня уставилась пара сияющих ярко-зеленых глаз. Ну привет, моя львица… Повелительница Пламени.

Я взял её на руки и прижал к груди, зарываясь лицом в шерсть. Тихое мурлыканье заполнило мои уши.

— Сехмет… – прошептал я и крепко зажмурился, останавливая жжение в глазах до того, как из них потекли бы слезы.

Конечно, я их помню. Как же иначе? Как я мог забыть те ночи? Это лучшие ночи и моей жизни…

Мне их не хватает. Мне не хватает тебя. Мне не хватает себя.

Мы все время крутимся. И все равно стоим на месте. Ничего не начинается и ничего не заканчивается. Все просто меняется.

Не так ли?

Я боюсь предстоящих ночей. Боюсь тебя. Боюсь себя.

Открыв глаза, я посмотрел вниз и вновь встретил взгляд зеленых глаз. Может, он был прав… Может, всех дельфинов сожрали акулы. Может, сейчас есть только… море крови.

Притворись

Забудь

Забудь

Притворись

Черт, я так устал это делать.

Единственный выход – развиваться.

Нежно поглаживая ухо Сехмет, я увидел, как её глаза блаженно закрылись.

 

Часть 4



Sein zum Tode…

… Навстречу смерти...

Единственное доказательство того, что индивид понимает свое существование, – понимание и принятие смерти. Ребенок может понять физическую нужду в пище, но известные ему последствия отсутствия еды ограничиваются голодом и болезнью. Смерть – сложное понятие, недоступное разуму юного создания.

Момент, когда кто-то принимает смерть, – точка концентрации на сущности. Осознание конечности жизни усиливает важность всех последующих решений. Результатом неправильного выбора становится «экзистенциальная вина» провала. Для экзистенциалиста худший из естественных грехов – провал в определении своего Я при использовании свободной воли. Как бы то ни было, нельзя обойтись без вины, потому что все индивиды не решаются совершить поступок, сделать выбор.

Поступок…

Выбор…

Свет, упавший на рукав, отвлек меня от книги, которую я читал. Я посмотрел вниз. Сехмет сидела на моих коленях, с ожиданием глядя на меня сверкающими глазами. Мягко улыбаясь, я опустил её на пол и смотрел, как она грациозно потянулась всем своим телом.

Зевая, я бросил взгляд на висящие напротив часы. Почти семь утра… После тех кошмаров я даже не смог снова лечь в постель… лечь рядом с ним… Я не мог заснуть. Так что я решил остаться здесь, в уютной кухне, глядя в окно, читая что-то – что угодно; снова глядя в окно, пытаясь сосчитать лучи утреннего света, скользящие по стеклу, снова читая и… делясь невысказанным страхом, страданиями, всем… с моей Повелительницей…

Повелительницей, очевидно, решившей, что пора завтракать. Я рассмеялся, наблюдая, как Сехмет осторожно, но настойчиво тыкала в свою миску носом.

Я встал, слегка поморщившись от внезапной боли в шее, плечах и пояснице. Слишком долго сидел в одной позе, на одном месте… Услышав, что я подхожу, Сехмет снова умоляюще взглянула на меня.

— Ладно, ладно… Подожди секунду, а? – она просто моргнула и удобно уселась у миски.

Я открыл холодильник, уже было схватил ванильный сыр, который она так любила, и… замер на полпути. Сзади на одной из полок были припрятаны лимоны. Дюжина лимонов.

Я опустил плечи. Ох, Джаред… Ты когда-нибудь поймешь? Устало вздыхая, я облокотился на открытую дверь холодильника. Такой, нахрен, последовательный во всем, даже в собственном уничтожении… Ты теряешься во множестве мелких деталей, забывая о самых важных… Сколько ещё, ты думаешь, твое истощенное тело выдержит этот тревожный дух? Сколько ещё до того, как ты поймешь? Сколько ещё до того, как ты начнешь таять на моих глазах?

Сколько ещё до того, как твоя боль полностью поглотит меня, и я буду потерян и для тебя?

Одинокая слеза незаметно скатилась по моей щеке. Сколько ещё, в самом деле…

Внезапно довольно громкое «мяу…» послышалось из-за моей спины. Глубоко вздохнув, я достал сыр и дал ей немного. Она тут же на него набросилась. Я же вернулся к лимонам.

Вытащив их, я поднес один к носу. Глубоко вдохнул, закрыв глаза. Этот запах… Я с грустью улыбнулся воспоминаниям. Этот запах прилип к нашей коже почти на целое лето, не так ли? Ничто не могло смыть его, даже то количество текилы, которой мы нечаянно облились, пьяно смеясь. Я вздохнул. Тем летом… Тем летом мы работали на каких-то фруктовых полях, собирая лимоны, проверяя их, упаковывая в коробки… Спали под навесом. По крайней мере, тогда было тепло, почти жарко… Жарко – не продохнуть… И все пахло желтой, сочной кислинкой. Все было кислым на вкус, даже твои губы, которые я целовал каждую ночь…

Я недоуменно моргнул. Почему я это вспомнил только сейчас? Почему я не вспомнил раньше? Тот запах… Не это ли для тебя истинная причина их использования?

Утешение.

Они утешали, успокаивали, словно палец во рту ребенка? Они напоминали тебе о лучших временах? Или о плохих?

Отгоняя от себя это видение, я взглянул на лимоны в своих руках и с трудом сглотнул. Прости… Подойдя к мусорному баку, я их выкинул. Выкинул все, кроме… одного.

Этот лимон я медленно положил на кухонную стойку. Открыв ящик, я вытащил нож и… разрезал фрукт на две половинки. Две половинки…

Это больно?

Больно?

Я зачарованно наблюдал, как по спелой желтой мякоти на стойку стекает капелька сока. Что если я упаду, больше не вынесу, что ты сделаешь?

Что ты сделаешь, сделаешь, сделаешь?

*

— Доброе утро, – сонный голос нарушил тишину.

Я кивнул и развернулся. Он стоял, облокотившись на косяк двери, засунув руки в карманы. Заметив его, Сехмет понеслась к нему и начала нежно тереться о его правую ногу.

— Привет, Огненная Львица, – со смешком взглянул он на неё, но не стал её гладить или брать на руки. – Загрызла каких-нибудь злобных крысок, ммм? – она с любопытством задрала голову.

— Здесь нет крыс, Джаред, – проворчал я, скрестив руки на груди. Только акулы… От этой мысли я слегка вздрогнул.

Закатив глаза, он оттолкнулся от косяка и приблизился.
— Нет, конечно… – произнес он с легкой улыбкой, совсем не достигшей глаз.

Вдруг он остолбенел и уставился в одну точку позади меня. Мне не нужно было поворачиваться, чтобы узнать, что так привлекло его внимание. Совсем не нужно было… я знал. Я всегда знал. Знал тебя. Не так ли?

Этот разделенный надвое лимон.

Я видел, как округлились его глаза, как напряглось тело… Я задержал дыхание в ожидании.
— Ты покинешь меня, – просто объявил он сквозь стиснутые зубы, все ещё глядя мимо меня.

— Ты покинешь меня, – повторил он, но напряжение в его голосе и теле неожиданно сменилось пробирающей до костей усталостью.

Глубоко вздохнув, я потянулся к нему и почти толкнул к своей груди, заключая в жаркие объятья.
— Я не покину тебя, – я не бегу от тебя. – Никогда. Никогда… – пробормотал я в его волосы, чувствуя, как его руки обвились вокруг моей талии и прижали к себе. – Я просто даю нам шанс, – шанс… Я почувствовал, что он дрожит. Он слегка повернул голову, так что мы стояли лицом к лицу, смотрели глаза в глаза…

— Я боюсь, – прошептал он, легко прижавшись дрожащими губами к моим. Медленно приоткрыв рот, я поймал его верхнюю губу и нежно вобрал её. Он простонал, зарываясь пальцами в мои волосы и больно потянув их. Через некоторое время я оторвался от его губ и прикоснулся лбом к его лбу.

— Я тоже, – выдохнул я.

Разделение, индивидуализация, самовыражение…

… постоянство, личность, полнота.

Такой ты на самом деле в душе?

Такой ли ты на самом деле?

 

Часть 5


— Черт побери… Я только хотел спокойно провести время, – устало вздохнул Мэтт, плюхнувшись в кресло. – Спокойно провести время… – выдохнул он, закрыв глаза.

Фыркнув, я уселся на стул напротив него. Приложив руку к затылку, я потер его, массировал, чтобы прогнать напряжение и боль…
— А чего ты ещё ожидал? – спросил я, в конце концов, опустив руку и откинув голову на спинку стула.

Он рассмеялся.
— И правда, чего я ожидал… Он как хренов кролик-энерджайзер. Заводится, и работает, и работает… Как машина. Никогда не останавливается. Никогда.

Никогда.

Мэтт хотел, чтобы мы встретились. Спокойно побыли вместе перед началом тура. И мы встретились. Встретились… все, все четверо… Но все было далеко не мирно, черта с два… С ним вообще ничего не бывает мирным… Ему уже недостаточно сводить себя с ума. Теперь он и нас с ума сводит… Я улыбнулся грустно, но без обвинений.

Сегодня должен был быть такой ленивый день. Пообедать во внутреннем дворике, помокнуть час в бассейне, ещё час на солнце, потом, может, немного по горам полазить… может… Ничего не вышло. Хотя обед был нормальным… По крайней мере, он ел, по крайней мере, у него снова появился хоть какой-то аппетит… Но после этого – ад разверзнулся и… мы оказались в маленькой домашней студии и играли, играли, играли, играли… Играли, пока он не стал довольным. Играли, пока не создали свою собственную модель музыки… Пока не отточили каждую ноту, каждый удар, каждый крик, каждую песню; каждую прекрасную ложь; каждую страшную правду. Пока мы все не промокли от пота, слез и крови…

Кровь

Я взглянул на руку, лежащую на подлокотнике. Повернув ладонь вверх, я разглядывал расцарапанную покрасневшую кожу. Ты живешь? Ты умираешь? Истекаешь кровью? Ради мечты?

Мечта

Машинально

Я воображаю

Я верю

Верю ли?

– Он выглядит лучше, – я вздрогнул и перевел взгляд на Мэтта. Он казался спящим… только казался. – Он выглядит лучше, – снова повторил он, едва шевеля губами. – Звучит лучше. Но… но я не думаю, что он готов.

Потому что он не готов. Я сжал руку в кулак.

– Блять… – с тяжелым вздохом Мэтт открыл глаза и поднялся на ноги. – Поверить не могу, что после такого увлекательного дня он захотел выгулять собак, – он медленно потянулся, подняв руки над головой. – Ммм… да ну нафиг, – хихикнул он. – Нет, я верю, что он захотел. Но не могу понять, как Томо нашел силы пойти с ним… Черт, я и стою-то с трудом, не то что хожу! А, зная Джея, идти с ним значит… почти бежать.

Я не мог не рассмеяться и разжал руку, расслабившись. Мы взглянули друг на друга и внезапно разразились смехом в унисон.
— Бедняга Томо!

Мы успокоились только через некоторое время. Хорошо, что мы все ещё можем смеяться… смеяться над собой. Вытирая слезы с глаз, Мэтт одеревенелой походкой направился на кухню.
— Хочешь чего-нибудь выпить?

Я кивнул, слегка поморщившись от боли, оставшейся в напряженной шее.
— Если можно, воды.

Вода


*

— Вот, возьми… – Мэтт поставил стакан передо мной на кофейный столик и снова сел. В правой руке он тоже держал стакан, до краев наполненный апельсиновым соком.
Он сделал глоток.
— Ты рассказал ему? – тихо спросил он, уставившись в одну точку перед собой. – О тебе и Томо. Ты рассказал ему о вас двоих?

Я взял стакан, но не выпил воды. Ещё нет…
— Нет, не рассказал…

— Собираешься?

Я вздохнул, проводя пальцем по ободку стакана. Собираюсь ли я? Обо мне и Томо…
— Я думаю… – я с трудом сглотнул. – Каким-то образом я знаю, что он почему-то знает. Знает, что есть кто-то… кроме него.

Он кивнул, не говоря ни слова и все ещё глядя в неопределенную точку.
— И я думаю, он начинает… с этим примиряться, – я резко опустил палец в воду и смотрел на легкую рябь, появившуюся вокруг него.

— А как все началось-то? Между Томо и тобой…

Я не сдержался.
— На диване? – со смешком ответил я. Он зыркнул на меня, но потом тоже засмеялся. Вздохнув, я продолжил: – Если честно, не знаю когда. Как-то началось… А важно ли вообще? – я поймал его взгляд.

— Да нет, – заерзав на стуле, он прочистил горло. – А ты когда-нибудь расскажешь Томо о… о вас с Джаредом? – расскажу ли я? Я просто пожал плечами. – Не знаю… пока.

Я, правда, не знаю.

Я переключил внимание на палец, все ещё мокнущий в воде.
— Тебе когда-нибудь… было неприятно оттого, что ты знаешь о нас? – спросил я, уже зная ответ.

Он заговорил только после паузы.
— Да, было. Поначалу это было пыткой… Я не понимал, почему он обо всем мне рассказал. Я просто не понимал. И не принимал; не хотел принимать. И я чертовски ненавидел тебя. Я не мог ненавидеть его, потому ненавидел тебя… – он взглянул на меня. – Но я больше так к тебе не отношусь, – мягко прошептал он и улыбнулся краешком рта.

Захлебнувшись эмоциями, я только и смог что кивнуть.

— Теперь я понимаю, почему он рассказал, – продолжил он таким же мягким, задумчивым голосом. – Боль от хранения тайны сильнее, чем боль от её раскрытия… Он просто не хотел больше сводить себя с ума.

Я изучал его взглядом.
— Ты все ещё любишь его.

Часто моргая, он пожал плечами.
— Я всегда буду любить его, – всегда.

— Мне жаль, что у вас ничего не получилось. Я…
Он внезапно успокоил меня.
— Не вини себя, Шенн, правда. Наверное, так просто вышло. Иногда получается, иногда нет. Не то чтобы мы не пытались… – он сгорбился на стуле.

— Может, стоит попробовать снова.

Глядя на стакан в руке, он прошептал:
— Может, единственное, что мне стоит сделать… это попрощаться.

Я с грустью улыбнулся.
— Прощаясь, легче всего снова поздороваться.

*

Было поздно. Тьма снаружи медленно простирала свои крылья, поглощая каждую толику света. Я отвел взгляд от окна на Мэтта. Он почти отключился. Почти.

В руках он все ещё держал стакан сока. В какой-то момент он его нечаянно опрокинул, и содержимое выплеснулось на его колени.

Это быстро его разбудило. Я тихо заржал, увидев, как он ругается и едва ли не вскакивает со стула.
— О нет… Черт возьми! – он снова выругался, пытаясь высушить штаны салфетками со столика.

— Мокрые сны, мокрые сны… – пропел я со смехом. Он свирепо взглянул на меня, но вскоре в его глазах появился веселый огонек.
— И не говори ни единого гребаного слова! – он заржал. – И не смей рассказывать своему брату. Он же мне проходу не даст! Одному Богу известно, какие мыслишки полезут в его извращенную голову, если он узнает, – покачав головой, он улыбнулся он уха до уха.

Думаешь, я тебе дам проходу? Быть больным на голову – семейная традиция…

— Что, Мэтти? Любимый… – томно выдохнул я, соблазнительно сощурившись. – Разве тебе не понравилось, как я только что тебе отсосал, хммм? – подмигнув, я пригнул голову перед тем, как он смог бы меня ударить.

— Козел, – объявил он с ухмылкой, проходя мимо меня на кухню. – Мог бы хоть проглотить, любимый, и не оставлять на мне такой… беспорядок.

— Ну… я люблю выплескивать на твою кожу, детка. Это такое восхитительное зрелище… – игриво крикнул я ему вслед. Ответом мне был жест из среднего пальца через плечо.

Вскоре послышалась очередная порция ругани и бурчания. Я поднял голову, позабавленный. Что на этот раз?

— Бля… Лампочка перегорела. У тебя есть запасные? – крикнул Мэтт из кухни.

— В верхнем ящике справа, – прокричал я в ответ. Тишина. – Скажи: «Спасибо, Шеннон!»

— Иди на хер, Шеннон!

Хихикнув, я закрыл глаза и откинул голову на обивку стула. Внезапно громкое «Ай!» в сопровождении грохота от упавшей на пол железки нарушило тишину.

Я мгновенно распахнул глаза и вскочил на ноги.
— Мэтт? Все нормально? – спросил я, заходя на кухню. От открывшегося зрелища я застыл на месте, так сказать. Какого хрена?..

— Мэтт?

Он стоял у стола, прижав кухонное полотенце к руке. Полотенце было слегка запятнано чем-то… красным. Я перевел взгляд на стол – лампочка все ещё лежала там. И я быстро взглянул на пол: у его ног валялся нож…

Я изогнул бровь, чувствуя, как внутри бултыхается смех.

— Не смей хоть слово сказать… – пригрозил он с раздражением, не глядя на меня.

Каким-то образом подавив смех и… прикусив язык, я отправился на поиски пластыря и антисептика. Вернувшись, я убрал полотенце. На одном из пальцев Мэтта был порез, от середины до самого кончика… Ровный порез, совсем неглубокий… быстро заживет… Я капнул немного антисептика, смывая кровь… Он тихо зашипел.

— Шеннон?

Я посмотрел на него. Его взгляд был сосредоточен на порезе.
— Ты ведь знаешь, что он ещё не готов, не так ли? – он встретился со мной глазами… Не знаю, как долго мы смотрели друг на друга… Не знаю… Единственное, что я знаю, – как я поднял тот нож с пола и снова взрезал частично затянувшуюся рану.

Он не зажмурился от причиняемой мной боли. Он не зажмурился от той боли, что чувствовал я… Положив нож на стол, я взял его за руку и смотрел… смотрел, как кровь медленно стекает и по моей коже.

— Я отвезу тебя в больницу, – он просто кивнул и вышел из кухни. Я пошел прямо за ним, но… когда дошел до порога, остановился и обернулся.

Сехмет стояла на месте Мэтта. Она уселась и медленно… медленно слизывала несколько капель крови с пола.

Повелительница резни

Повелительница Пламени

Мстительница неправых

Пусть твоя дикость и жажда крови утолится

Пусть твои огненные стрелы хранят его в битвах

Хранят нас…

 

 

Часть 6

 

Туда и обратно…

Туда и обратно…

Медленно.

Неторопливо.

Нежно.

Неожиданно.

Необычно…

…потому что обычно ты двигаешься резко, громко, грубо. Ты берешь то, что хочешь; быстро и жестко, чуть ли не доходя до боли, до точки невозврата. Почти. Но отчего сегодня все изменилось? Отчего?

Я всегда могу использовать объяснение номер один - ты просто устал… А когда ты выдохся, ты ведешь себя опрометчиво. Твоя опрометчивость – лишь другое проявление дикости. Так, как бы то ни было, легче контролировать… исследовать… удовлетворять… Нежные, медленные поцелуи расцветают на коже. Ты позволяешь языку поиграть с влажными губами, пока он не пробирается между ними и не начинает ласкать горячую впадинку. Ищешь тепла от руки на коже вместо беспорядочных движений дрожащих пальцев…

Позволяешь обнять тебя. Просто обнять… Как тогда. Как сейчас.

Сейчас.

Проводя руками по твоим плечам, по выгнувшейся спине, я останавливаюсь на движущихся бедрах. Туда и обратно… туда и обратно… Я позволяю этому ритму пропитать себя. Позволяю вести себя. Покажи мне… знак, который мы все ищем…

Чувствую, как ты ногтями царапаешь мои коленки. Сколько ещё до того, как ты отпустишь? Пока ты отпустишь себя… от меня… снова? Пока ты снова коснешься той части меня, которая почти забыла, как красиво все могло бы быть?

Все могло быть вот так… как сейчас… всегда. Всегда.

Но твой разум живет отдельной жизнью… и он решил, что секса время от времени - достаточно. Достаточно.

Достаточно для кого?

Для этого белья? Для этой кровати? Это даже не наша кровать. Больше не наша кровать. Просто какое-то безликое место, полное грубых подушек и одеял, пахнущих гостиничным стиральным порошком… Такое холодное, далекое место… Почему вообще мы здесь? Почему я здесь?

Ты слегка приподнимаешься, почти соскальзывая с меня… И снова медленно возвращаешься обратно со стоном, вновь загоняя меня в жаркую ловушку своего тела. Крепко зажмурившись, я пытаюсь сдержаться, сдержаться ещё чуть-чуть…

Ещё чуть-чуть.

Ещё.

Не знаю, кто хотел больше, а кто отдавал меньше. Не помню. Не хочу помнить. Неважно. Больше неважно. Я знаю только… что ты перестал касаться меня. Перестал держать меня за руку. Перестал обнимать меня за талию.

Что-то закончилось. Мне просто нужно было примириться с концом. И со временем так и произошло. Я примирился.

Примирился ли?

Втягивая воздух губами, я чувствую, как ты проникаешь рукой меж моих ног и ласкаешь, осторожно, нежно… Почему ты так со мной поступаешь? Почему я тебе позволяю?

Работа над видео на “The Kill” заняла больше времени, чем мы предполагали. Только под утро мы все закончили, невероятное количество раз поблагодарили тех и тех и вернулись в автобус. Вползли, вернее, если честно…

Мы и сегодня должны были выступать, но… Мы слишком вымотались, чтобы выступать. Слишком вымотались… Почему сейчас? Почему здесь? Почему именно эта ночь из всех? Почему я согласился прийти сюда с тобой?

И почему ты не смотришь мне в глаза? Почему ты повернулся ко мне спиной даже сейчас?

Открыв глаза, я задерживаю взгляд на твоей наклоненной вперед шее. Ты отрастил волосы и покрасил их в чернильно-черный цвет. Это такой контраст - чернота на мягкой белоснежной коже… Я зачарованно наблюдаю, как темные мокрые завитки прилипают к молочной поверхности.

Почему?

Потому что ты знаешь… знаешь, что твоя спина - мое любимое место. Ты знаешь. Почему ты не знаешь и другое? Например - что я все ещё хочу тебя? Что ты все ещё нужен мне? Что я все ещё люблю тебя?

Что я не хочу, чтобы все закончилось так? Только не так… как сейчас…

Это больнее всего, что было в моей гребаной жизни. Джаред…
— Джаред.

Постепенно ты останавливаешься, толчки становятся реже, спина выпрямляется и напрягается. Но голова твоя все ещё опущена…

— Хватит, – запинаясь, шепчу я. – Просто остановись.

И ты останавливаешься.

Почему ты меня слушаешься? Почему сейчас? Я так хотел, чтобы ты послушался меня тогда… Услышал меня… Но ты не стал. Не стал.

Дрожа, ты опускаешься на колени и слезаешь с кровати. Жар сменился раскалывающим холодом… С трудом сглотнув, я смотрю на тебя – обнаженного и неподвижного, как статуя. Прекрасная статуя, высеченная из крепкого мрамора… Мрамора, исполосованного линиями; на ощупь холодного и становящегося гладким и блестящим после вырезки и полировки.

Но ты никогда не позволишь вырезать и отполировать себя, не так ли? И ты никогда не станешь достаточно гладким или блестящим… В твое сердце прокрадывается тьма; тьма, которую никто пока не способен рассеять… Ни я… ни даже он…

Я смотрю, как ты делаешь шаг, затем ещё и ещё один; как ты уходишь от меня, слегка подрагивая… Доходишь до ванной и исчезаешь за дверью.

Чувствуя знакомое жжение в глазах, сворачиваюсь калачиком. И даю волю слезам… мягко стечь по щеке и упасть, смачивая подушку. Как мы настолько отдалились друг от друга? Как?

Слыша звук открывающейся двери, закрываю глаза. Чувствуя, как матрац прогнулся от тяжести, крепко стискиваю уголок подушки в руке.

— Когда я проснулся сегодня… днем, я… подумал о… Шенноне…

А ты-то подумал, что о тебе, все о тебе и нем… Я сильнее сжал подушку. Ты идиот, ты гребаный кретин, Воктер… Разве не видишь? Не видел раньше? Ничего никогда – никогда – не было о тебе. Никогда о… нас.

Все, чего я желал – это встать и как можно сильнее отдалиться от него, насколько позволят человеческие возможности. Хотел убежать и найти какую-нибудь темную дыру, чтобы заползти в неё. И больше никогда не вылезать.

Но я ничего такого не сделал. Не сделал… Что-то удерживало меня на месте. Что-то… Я фыркнул. Моя хренова мазохистская натура. Нужда в постоянном унижении, раз за разом… Почему я позволяю… почему я ему позволял?

Погрузившись в собственные мысли, я не слышал его слов. Честно говоря, я и не хотел их слышать. Мне и не нужно было… Я уже столько раз это слышал… Так часто… Любые слова ничего не изменят.

Ребенком, помню, я однажды увидел одно дерево. Прекрасные зеленоватые листья украшали его ветви, и ствол издалека казался таким изумительно крепким… Но когда я приблизился, то понял, что на самом деле, ствол состоял из двух. Они так обвились друг вокруг друга, так неразделимо сплелись… Было невозможно увидеть, определить, где начинался один и заканчивался другой. Они были едины. Союз, рожденный из двух индивидуальностей.

Они как то дерево. Прямо как оно… А мне не суждено делить с ними почву. Но как-то, каким-то образом я делил… и все ещё делю, не так ли? Да. Но только её, только почву… Не сердцевину. Не их, не… его.

— Мэтт? – мягкий, почти неуверенный шепот наконец пробился сквозь туман воспоминаний и запечатлелся в разуме. Открыв глаза, я сразу же встретил его взгляд… Он глядел на меня своими огромными голубыми глазами… Глазами, не выглядящими голубыми в окружении ночи. Черные, как море ночью, и сияющие в лунном свете. Хотя сегодня нет даже и лунного света. Нет…

— Я хочу отказаться…

Я моргнул. Отказаться? Отказаться от чего?

Я с трудом сглотнул. От кого?

— …от этой гребаной лжи.

Его глаза внезапно помрачнели, и легкая горькая улыбка тронула его губы.
— Он счастлив. Это самое важное… – прошептал он больше себе, чем мне.

— Значит… ты знаешь… – чуть смутившись, я прочистил горло и попытался вновь: – Ты знал?

— О нем и Томо? – спросил он, отводя взгляд, но не пряча ту улыбку. – Да… Да, я знаю… – но в его глазах блестело что-то влажное. И выскользнуло из уголка его глаза, медленно скатилось по щеке и остановилось над его верхней губой…

— Джаред… – устало выдохнул я. – Зачем мы здесь? Зачем… мы здесь?

Он только пожал плечами и ничего не ответил, даже не взглянул на меня. Не сказал ничего, но в то же время сказал все… Глубоко вздохнув, я снова это сделал. Сделал то, что всегда делал… То, что хотел, чтобы он сделал… для меня – я потянулся к нему.

Обняв за талию, я опустил его рядом с собой. Обнаженной спиной он прижался к моей груди, и я почувствовал, как он дрожит. Тебе всегда холодно, так холодно…

— Ты должен был находиться в отеле три дня, – начал он ровным голосом. – Но… что-то случилось и… Прошла неделя, а ты все ещё там, заперт внутри собственного разума. Твой разум становится лабиринтом, полным извилистых поворотов, но не прямых ответов. Но ты не сдаешься; ты продолжаешь идти; продолжаешь искать выход… Выход… Но со временем ты теряешься… теряешься в зовущих голосах, кричащих со всех сторон. Все громче… зовущих тебя, передразнивающих… давай, сломи меня, похорони меня, похорони меня… Они убивают меня, убивают…

Крепче обнимая его, я прикасаюсь лбом к его плечу.
— Он все ещё рядом с тобой… и всегда будет, Джей… Ты никого не теряешь. Ни себя, ни, уж точно, его.

— А тебя? – впиваясь ногтями в мою руку, тихо спросил он. – Я теряю тебя?

— Да.

Рваный вдох был его единственным ответом.

— Что я сделал… Что я не сделал? – после длинной паузы спросил он.

— Тебе было наплевать.

На себя, на других. Ты просто перестал думать об этом. И позволил себе глубже и глубже погружаться в темные воды, полные акул.

Медленно, неторопливо он повернулся в моих объятьях ко мне лицом, испещренным дорожками слез.

— Тогда спаси меня.

 

Стигмата

By Polydeuces

— Что я сделал… Что я не сделал? - после длинной паузы спросил он.

— Тебе было наплевать.

На себя, на других. Ты просто перестал думать об этом. И позволил себе глубже и глубже погружаться в темные воды, полные акул.

Медленно, неторопливо он повернулся в моих объятьях ко мне лицом, испещренным дорожками слез.

— Тогда спаси меня.

*********

Некоторое время спустя.

*********

На мгновение мне показалось, что ты понял.

Твои глаза сверкнули холодным огнем, как только ты коснулся пальцами моего шрама.

Я потянулся к твоей руке и...

Не знаю, почему так сделал. Привычка, наверное, неосторожность. Уже давно я, здраво рассудив, избегаю твоих прикосновений. Намеренно избегаю контакта. Но иногда его не избежать: когда мы, например, сталкиваемся в узком проходе автобуса или все собираемся в общей комнате. На сцене ты публично касаешься меня одинокими руками, беспокойно, томительно пользуешься моментом.

Ты взглянул на наши случайно соприкоснувшиеся руки и сжал мои пальцы. Я поборол желание отшатнуться, вместо этого пытаясь прийти к пониманию. Надеюсь, на этот раз это не будет мне слишком много стоить – позволить тебе насытиться моим прикосновением. В конце концов, это лишь твоя рука. Иногда я чувствую, как ты весь целиком изнываешь без меня.

И тут ты замечаешь кричаще красную линию шрама, протянувшуюся по кончику пальца. Надгробие над точкой нечувствительности. И я вдруг осознаю – ты понял. Молю Господа, чтоб мое сердце покрылось такими же ранами и ничего бы не откликнулось на чувства, которые ты пробуждаешь.

— Тюр, – пробормотал ты.

— Да.

Ты понял.
— Я это сделал ради тебя, – тихо сказал я. Каким-то образом мы перестали притворяться. Твои губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Я это знаю, потому что, хоть ты и не смотришь на меня, но они падают нежным дождем на твою рубашку.

— Зачем?

Зачем я принес жертву?

— Чтобы сковать силы зла в твоем мире.

Чтобы заковать в кандалы Фенрира. Чтобы ничто больше не причинило тебе боль. Ты и так столько боли причинил самому себе. И Шеннону, и мне. Но я знаю, что ты не нарочно.

— Твоя кровь была в воде... – я еле расслышал твой голос.

— Что?.. Повтори?

— Я видел сон, – ты повернул мою руку в своей, словно увидел чудо.

— С акулами?

— Да, – я знал о снах, потому что однажды, Шеннон на грани отчаяния рассказал мне.

— Они приходили за кровью, – с ужасом произнес ты.

— Шшшш, – я крепко сжал тебя в объятьях. Ты дрожал, но в дрожи была живость. – Это всего лишь сон, – шепнул я.

Ты провел пальцем по неровному рубцу на кончике моего пальца. Там, где заштопали кожу, теперь твердую, как мозоль. И сильную.

Что я хочу ощутить в сердце – не твердость, а силу. Говорят, что благородная жертва этому способствует. Дает необходимую силу – и будь что будет. Я не чувствую благородства – я разбит и унижен.

Теперь я считаю, что сила сердца человека лучше всего измеряется, возможно, его нежностью. В этом ты меня превзошел. Ты хрупкий, тебя ужасно легко ранить. Но как же сильно раню я сам.

Ты поднес мой израненный палец к губам. Это мое сердце, и я смотрел, как ты его поглощаешь.

Будто кровь все ещё свежа и ты мог бы её вкусить.

Вот мое тело.

Вот мое поражение.

Предай меня, если должен, но не отрекайся.

 

 

Часть 7

 

Дело не в том, как много ты можешь сделать… а как мало.

* * *

Свет фонарей растворялся во тьме. Один за другим они гасли, когда мы проносились мимо к…

К чему?

Куда?

И правда, куда…

От гула мотора слипались глаза. Однако они упрямо не хотели закрываться. Тихо вздохнув, я прислонился лбом к холодному оконному стеклу. И смотрел… смотрел, как очередной фонарь поглощается ночью. Будто Нут глотает небесные светила, позволяя им пересечь её небеса и возродиться с каждым рассветом.

Странно, но одна эта мысль приносит… надежду. Воскрешение и возрождение. Разве не к этому мы все стремимся, в конечном счете? Уголки губ дернулись в улыбке, и я позволил ей распуститься. Как бы странно это ни звучало, у всего происходящего есть смысл. Значение. Все в свое время выпадает из круга, чтобы вновь в него вернуться. Но ничто не остается прежним, никогда…

В процессе всегда что-то меняется.

Но важно то, какие уроки мы выносим из перемен.

Помню время, когда я мог только беспомощно наблюдать, как ты умираешь внутри. Каждый день был прекрасной ложью. Правда всегда выходила наружу ночью и выплывала из темных вод вместе с акулами. Вернее, с одной акулой… Кстати, она ведь похожа на одну акулу кисти Херста? Да? Сколько раз я замечал, как ты неотрывно глядишь на неё. Иногда я гадаю, какие ещё тайны прячет твой компьютер. Не от меня, правда. А только от тебя самого.

Я смотрел, как ты погибаешь, и смотрел, как ты возвращаешься к жизни. Потому что… я все ещё верил в тебя, мой малыш. И знал, что ты можешь быть сильным. И ты просто слишком боишься того, что может случиться, если ты по-настоящему высвободишься; слишком напуган, чтобы по-настоящему довериться самому себе.

Тихий шорох нарушил снотворную дорожную песню. Не спеша отвернувшись от окна и подняв голову, я встретился взглядом с сонным Томо.

— Привет, – мягко улыбнулся он и сел напротив.

— И тебе привет, – шепнул я в ответ и улыбнулся.

Зевая, он медленно потянулся руками над головой и потом опустил их. Оглянувшись по сторонам, он остановил взгляд на автобусном окне, которое минуту назад было в центре моего внимания.

— Нам ещё час или два ехать, – пробормотал он, все ещё глядя в окно. Ряд фонарных столбов уже растворился в воздухе, и приглушенный свет сменился темнотой.

Он, наконец, взглянул на меня, сощурившись.
— Ты беспокоишься.

— По-моему, я всегда такой, – рассмеялся я.

Фыркнув, он только улыбнулся и поудобнее откинулся на спинку стула.
— Ты все ещё расстроен из-за… его падения?

Этого… падения? Падения по время Buddha For Mary? Падения, после которого правая часть его лица поцарапалась, раскраснелась и распухла? Падения, закончившегося проявлением довольно горячего нрава?

Странно, но…
— Нет.

Больше нет. Словно учишься ходить. На нетвердых ногах ребенок поднимается. Нерешительно шагает и спотыкается о собственные неуклюжие ноги. И с грохотом падает на пол. И – слезы, сердитое ворчанье, иногда кровь, но… Он поднимается и пытается снова. И снова… пока не получается.

Во всем есть смысл.

Воцарилась уютная тишина, и только через некоторое время он, наконец, кивнул, задумчиво уставившись в невидимую точку.

— Я снова видел это, знаешь? – сказал он ни с того ни с сего, слегка смущенным голосом. – Как он касается, гладит шрам на пальце Мэтта, снова и снова. Снова и снова… Сомневаюсь, что он отдает себе отчет в этом движении.

Медленно моргнув, я улыбнулся. Я тоже сомневаюсь.

Я тоже это замечал. Каждый раз, когда они были на расстоянии прикосновения, каждый раз, когда вокруг не было любопытных глаз – кроме наших – они повторяли свои основные обеты. Нежно касаясь кожей.

А что должен был чувствовать я? Зная, что это я самолично поднял тот нож и вонзил обратно в кровоточащий порез, заставляя истечь кровью ещё больше?

Что?

Рана у Мэтта была и до этого, если честно, ещё до того, как я вновь её взрезал. Только Джаред виноват в том, что она появилась.

Но это неважно. Больше не важно.

Что важно – так это то, что они дали себе ещё один шанс.

Что важно – так это то, что я чувствую, как искорка надежды разгорается в слабый огонек.

— Помнишь день, когда мы немного порепетировали, а потом Джаред решил выгулять собак? – вдруг спросил Томо, возвращая меня в реальность. – И я, по глупости, согласился пойти за компанию?

Я громко хохотнул от воспоминания.
— Ты никогда не рассказывал об этой прогулочке, – утихнув, я пытливо взглянул на него. Почему заговорил только сейчас?

Он спокойно встретил мой взгляд.
— Мы говорили о новом альбоме, каким хотим его видеть, как он должен звучать… - он со вздохом наклонился вперед. Поставив локти на стол и подперев подбородок одной из ладоней, он мягко продолжил: – Как его нужно освободить от ненужных звуков. Ненужных элементов, как он выразился. Как вместо того, чтобы наполнять пространство звуками, его нужно исследовать… Как проникнуть в суть вещей, в самое сердце.

Сердце.

Он, что?..

— Исследовать каждый мотив, касаться каждого звука, выбирать нужный… Больше слушать стук сердца, чем заключения рассудка из этого стука.

…дает волю чувствам?

Он, что?..

Остановившись, он теребит пальцем верхнюю губу, медленно скользя к уголку.

— Он ещё рассказал мне о знаменитом древнегреческом поэте и песнопевце Арионе. Арион участвовал в музыкальном соревновании на Сицилии, которое выиграл. На обратном пути жадные моряки задумали убить его и украсть большую награду, которую он вез домой. Арион мог выбрать «самоубийство» с достойным погребением в земле или же окончить жизнь в море. Ничто из этого не подходило Ариону, и он попросил в последний раз спеть, чтобы занять время. Играя на кифаре, он вознес хвалу Аполлону, и его песнь привлекла стаю дельфинов к кораблю. В конце песни Арион бросился в море, чтобы не быть убитым, и один из дельфинов спас ему жизнь и увел в безопасное место.

Я с трудом сглотнул.

…наконец начал верить?

Потирая лоб, Томо устало вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Шенн… я не слепой, – он уверенно встретил мой взгляд. – Я вижу, что чего-то нет… или, вернее, что-то когда-то было. Потому что такое чувство, что… что в хрупком равновесии между вами тремя что-то поменялось.

Я попытался отвести глаза, но он… удерживал мой взгляд.

— Я, может… не понимаю все до конца. Даже не думаю, что я готов понять… но… – он остановился и медленно выдохнул. – Я, все же, кое-что понимаю. У него был ты, собаки и… музыка. Вот его маленький настоящий мирок, его вселенная. Но только в музыке он мог найти то, в чем так отчаянно нуждался. Только в ней и через неё. И… я думаю, он постепенно это понимает. Дело больше не в создании бескрайних галактик, полных всяких планет, солнц, звезд и всего такого, снова и снова сталкивающегося друг с другом… А в том, как мало можно создать, но создать честно.

Он вскочил на ноги, возможно, слишком резко.
— Я пойду посплю. Убью время до конца дороги, мм?

Когда он проходил мимо, я схватил его за руку и притянул её к губам. Он, вздрогнув, опустил глаза. И сразу смягчился, и тень улыбки коснулась его губ.

Не отрывая от него взгляда, я поцеловал нежную кожу его запястья. Там, под ней, билась моя жизнь. Мое сердце.
— Спасибо, – задыхаясь, выдавил я и отпустил его.

Он только кивнул, улыбаясь, и пошел дальше в спальню. Я вновь повернулся к окну.

В каждом цвете есть свет.

В каждом камне спит кристалл.

В каждой мелодии скрыта правда.

Помни слова шамана.

Помни.

На улице все ещё было темно. Нут все ещё изящно растянулась звездным телом над нами. Интересно, касаются ли её пальцы рук и ног четырех сторон. Интересно…

Сторон.

Куда мы движемся теперь? В какую из четырех главных сторон идем, плывем по бесконечным темным дорогам?

В какую?

Каждый в свою. И все же… вчетвером в одну.


КОНЕЦ.