Название: Фарфоровая маска
Автор: Reno
Бета: [uve_boll]
Категория: slash, angst, Jared’s POV (почти всё), Shannon’s POV (совсем чуть-чуть)
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Jared/Shannon
Предупреждения: всего этого не было и никогда не будет; насчёт слэша – думаю, к этому уже все привыкли
От автора: временами у меня чертовски болела голова, поэтому, возможно, некоторые эпизоды вышли странными. Комментарии приветствуются, для тех, кого не затруднит написать пару строк – бонус в виде «спасибо» ^___^



1.
Я громко выругался, когда водитель немного обречённо сказал мне, что стоять в пробке нам предстоит часа полтора. Из соседней машины донеслась ещё более отборная ругань. Но я был точно уверен, что дела важнее, чем моё, просто в природе не существует.
Диджей радио, игравшего в салоне такси, с радостью в голосе объявил следующую песню группы, как он сказал, известной лишь узкому кругу избранных. Я заинтересовался, на миг забыв о злополучном проспекте, где машины стояли так плотно, что никелированные бамперы скрежетали друг о друга при малейшем движении.
- Итак, песня! – провозгласил диджей. – 30 seconds to Mars “From Yesterday”.
- Чёрт, - пробормотал я, отворачиваясь к окну. У меня мало времени.
Водитель бросил на меня ехидный взгляд. Чёрт, я его сейчас стукну. Больно. В глаз. Чтобы не смеялся надо мной. Но вместо этого я пытаюсь открыть дверь, цепляя корпус соседней машины, сдирая жёлтую краску, за что получаю чисто американский мат и средний палец. Отвечаю тем же, но вяло, машинально, одновременно кидая на сиденье пятидесятидолларовую бумажку.
- Эй, - начинает таксист возмущённо.
- Хватит вам, - говорю я. – Вы даже до половины маршрута меня не довезли.
С этими словами захлопываю дверь и окунаюсь в шум занятой жизни мегаполиса.
Прошло не так много времени – более двух месяцев. Так почему же за такой промежуток времени небо стало бледнее и дальше, воздух холоднее, а люди угрюмее? Что я пропустил?
Однако сегодня во мне снова возрождается надежда. Потому что Шенна, наконец-то, отпустят из холодных белых стен, и мы поедем домой. Можно было бы сказать, что у меня внезапно выросли крылья, но я таких фраз не люблю. Просто моё сердце сегодня бьётся быстрее, гонит кровь по венам, зажигает внутри огонь. И мне хочется бежать, быстро-быстро, лишь бы увидеть, как он покидает это ненавистное ему и мне здание.
Ноябрь. Зима. Не знаю, как там, в далёкой России, но в Лос-Анджелесе не так уж и холодно. Я даже шапку не взял, просто застегнул на куртке молнию и перекинул конец шарфа за плечо, чтобы не мешался.
Тротуар был мокрый, грязный. Но мне всё было ни по чём. Я шёл, временами толкая людей, с лёгкостью перелетая через капоты застывших на дороге машин, улыбаясь в ответ на ворчание их владельцев. И даже когда мелкий пацан попытался вырвать из моих рук сумку, я не стал ругаться, а просто протянул ему несколько смятых банкнот, которые обнаружил в заднем кармане джинсов.
Когда мне сказали, что вскоре можно будет забрать брата домой, то я, конечно, обрадовался. Я сообщил эту новость и Томо с Мэттом. Только в глубине души всё равно росло беспокойство. С тех пор, как я стал невольным свидетелем первой перевязки ран Шенна, я никогда более не присутствовал при этом. Мне было не по себе, да и Шенну, конечно же, это бы не понравилось. Но порой я чувствовал тяжесть на душе: мне казалось, что брат больше не доверяет мне, и с каждым новым днём это чувство усиливалось. Я не видел его лица уже два месяца, не имел возможности прикоснуться к его коже пальцами. От этого внутри порой возникала неприятная пустота. Я привык держать многое в себе, особенно то, что касалось меня и моей личной жизни. Наверное, я – типичный интроверт. Я редко позволяю себе показывать свои истинные эмоции, но мне было непросто в этот период, совсем не просто. И я говорил. Говорил с Мэттом. Он словно играл в это время роль психолога, который терпеливо выслушивал меня со всеми моими страхами и придуманными тревогами. Он не советовал, не отвечал на мои спонтанные вопросы, но после разговоров с ним я чувствовал себя значительно лучше, сбрасывая груз со своих плеч на его. Иногда мне было неловко за то, что я постоянно заставляю его терять время, сидя со мной в ближайшем кафе, но когда я спросил его об этом, он лишь улыбнулся и сказал, что всё в порядке. Теперь, надеюсь, это время прошло. Прости, Мэтт, но сегодня Шенна выпишут, и наши беседы потеряют смысл.
Здание центра Гросс холл показалось на горизонте. Я знал, что немного опоздал, хотя и шёл так быстро, как только мог. Брат уже, наверное, меня заждался. Ещё пять минут, Шенн, и я буду на месте.
Я влетел в холл первого этажа, где всё всегда сверкало абсолютной чистотой, непривычной для глаза обычного человека, а потому казавшейся чем-то ненатуральным, искусственным, бутафорским. Поскользнувшись и чуть не упав, я, уже сбавив скорость, достиг лестницы, ведущей на верхние этажи, где располагался реабилитационный блок. Белый цвет слепил. Но я мужественно преодолел сверкающие коридоры, освещённые люминесцентными лампами, протянувшимися вдоль стен и на потолке светящимися нитями. Задержав на миг дыхание, оказавшись около двери палаты, где много дней провёл не только брат, но и я, где бессонные ночи были делом обычным, когда тело Шенна ломало от внезапно накатывающих болей, а я пытался отвлечь его бессмысленными, но по-своему милыми разговорами. Медленно выдохнув, я коснулся ручки, чуть толкнув дверь.
И застыл на месте. Палата была пуста. Ни вещей Шенна, сваленных поверх большой сумки, которую я принёс из дома, ни книги на прикроватном столике, ничего. Только старые газеты, кипа которых осталась лежать на широком подоконнике. Я приносил их Шенну почти каждый день, когда ему разрешили читать. И ему было не так тоскливо, когда он узнавал о событиях, происходящих в мире, словно возвращался из долгого и неприятного путешествия домой.
А теперь я был озадачен. И всё ещё глупо рассматривал пустое помещение, машинально отмечая совсем ненужные детали, когда кто-то дотронулся до моего плеча.
- Шенн... – начал я, поворачиваясь, сталкиваясь взглядом с пожилым мужчиной в белом халате.
- Простите, молодой человек, но что вам здесь нужно? – спросил он, поправляя съехавшие на кончик носа очки.
- Мне нужен мой брат. Он был в этой палате ещё сегодня утром, когда я звонил. И сегодня его должны были выписать, - рассеянно бормотал я, все ещё скользя взглядом по белым крашеным стенам.
- Фамилия? – спросил врач.
- Лето. Шеннон Лето.
- Мистер Лето был выписан сегодня, он собрал вещи и ушёл сразу же после того, как ему выдали пропуск. И ничего не просил передать, - проговорил он, стоило мне только открыть рот. - Поэтому вам не стоит находиться здесь, потому что скоро палату будут подготавливать для недавно прибывшего пациента...
- Но... он ведь один не справится, - перебил я врача. – У него были серьёзные повреждения, я должен был ему помочь! Да у него и лицо в бинтах. Как он в таком виде по улице пойдёт?
Врач был до странности невозмутимым:
- Успокойтесь, мистер Лето, всё в порядке. Мы никогда бы не отпустили пациента, не удостоверившись в его полном выздоровлении. Конечно, он не способен сейчас выносить какие-либо нагрузки, и ему требуется длительный отдых и полнейший покой, но ходить-то он в состоянии. А повязки ему сняли ещё вчера вечером, я знаю точно. Так что он вполне сможет пройти по Лос-Анджелесу, не привлекая излишнего внимания. Так что вам не о чём беспокоиться...
Я повернулся и пошёл по коридору, не дослушав его. Что происходит? Что, чёрт побери, вообще здесь твориться? И с каких это пор Шенн уходит без меня, когда мы обо всём заранее договорились?
На улице неожиданно пошёл снег с дождём, прилипая к обуви и волосам мокрыми тающими хлопьями. Колонна машин так почти и не сдвинулась, так что о такси и речи быть не могло. Пришлось снова идти пешком. До дома долгий путь. Пасмурно, да ещё и день перевалил за половину. Хоть бы до вечера дойти, а то мёрзнуть на ночных улицах – удовольствие ниже среднего.
Хорошо было однажды, когда нам вздумалось прогуляться в середине ночи, да ещё и в феврале месяце, причём идея, которую иначе как бредовой никак не назовёшь, пришла в наши головы одновременно. Было действительно холодно, поэтому мы прижимались друг к другу, но никто из нас не хотел признаваться, что замёрз. Так бы и бродили до смерти, если бы Шенн не сдался первым. Он видел, что меня уже трясёт от холода, и зубы непроизвольно стучат, но знал, что я никогда не переступлю через свою гордость и принципиальность, поэтому сдался первым. Я был ему благодарен. И не думал, что это слабость, хотя назвал слабаком себя, если бы сам так поступил. А потом дома он отпаивал меня горячим чаем с лимоном, в который добавил немного мартини. Алкоголь мгновенно ударил в голову, но я ещё успел подумать, что, должно быть, это непривычно – целоваться с человеком, собственный вкус которого смешался с лимонной кислинкой, сладостью сахара и характерным горьковатым привкусом мартини.
Я поёжился от порыва холодного ветра. Надеюсь, Шенн благополучно достиг нашей с ним квартиры.

2.
Долго. Так долго я не был здесь. И почему-то больно в груди, словно старая полузажившая рана напоминает о себе вновь. Тяжело возвращаться в дом, где всё напоминает тебе о прошлом, которое теперь потеряно навсегда. На стенах – старые фотографии, где я и Джей смеёмся, дурачимся, просто живём. Где я ещё могу видеть своё лицо, а не испещрённое шрамами нечто, которым вынужден владеть теперь.
Словно я из другого мира попал в эту квартиру, где в каждой вещи – его частичка, где даже воздух пропитан его запахом. И моё тело как будто помнит о том, что здесь обитал и я, в этих стенах есть и моя часть. Только всё это так смутно, неясно, словно я отсутствовал целую жизнь, а теперь вернулся туда, где всё застыло в пространстве и времени, потеряв способность изменяться. И тогда просто чувствуешь себя не на своём месте, словно в отмирающем фрагменте жизни, с которым ты сам незаметно умираешь внутри, путаясь во временных лабиринтах, не в силах воспринимать реальность.
Пыльно – похоже, Джаред не был здесь с того злополучного дня, о котором и вспоминать не хочется. Получается, он всё-таки врал мне, когда говорил, что ему нужно побывать дома. Нет, он привозил мне вещи, конечно, но, я чувствую, что он не оставался здесь дольше, чем на пару минут, поспешно кидая в сумку одежду. Я почти вижу, как он, с тревогой скользя взглядом по привычным, казалось бы, предметам, не узнаёт их, не понимает, зачем он здесь. Подхватывая сумку, бежит к двери, поскальзываясь, чуть не падая... И я знаю – ему тоже казалось, что он находится в ином, пустом, как вакуум, мире, где так холодно, что пальцы перестают повиноваться, а сердце стучит медленно и тяжело.
В коридоре – зеркало. В зеркале – я. С трудом удаётся узнать своё отражение: я вижу чёрные джинсы, тёмную в полумраке коридора футболку... А дальше – ... Это не может быть моим лицом. Но, проводя пальцами по белым и красным шрамам, я убеждаюсь в обратном. Моё отражение смеётся надо мной, издевается. Оно с притворно - трагичным выражением лица касается ладонью холодной поверхности зеркала, словно пытается пробиться в мой мир, но его глаза мне не лгут. Единственное, что не изменилось – мои глаза. Они – живые. И я всматриваюсь в их зеленоватые глубины, пытаясь найти ответ. Пытаясь успокоить себя.
Но это мало помогает. Я – человек, потерявший лицо. И ещё многое.
В зеркале отражается серая бетонная стена, стилизованная под стену древнего замка. Идея пришла в голову брату. На стене висит белая маска. Тонкий фарфор. Одна из тех четырёх, которые мы использовали в съёмках клипа From Yesterday. Эскизы были нарисованы Джеем в один из дождливых осенних дней. Уже тогда он думал о сюжете, прорабатывал разные варианты... И тогда я впервые увидел макет этой маски, которая впоследствии закрыла моё лицо на съёмках одной из сцен.
Маска была забавная, и мне нравилась. Белая, с тонко нарисованными чёрными бровями, чуть удивлённо поднятыми, провалами глазниц и тёмной каплей-слезой... Нет. Не была она забавной. И никогда не нравилась мне. Она отгораживала меня от остального мира, не позволяла видеть лицо Джареда, только его глаза, поблескивающие в очерченных тёмным прорезях. И ещё она пугала меня. Только я не мог понять, почему.
Теперь вот висит на стене, печально поникнув тёмно-синими лентами завязок. Я медленно приблизился к ней и снял с гвоздя. Печальная маска, закрой моё лицо, ведь теперь мне это действительно необходимо.
Теперь я мог видеть в зеркале только глаза – единственное, что осталось прежним. И боль утихла. Белоснежный фарфор с картонной подложкой – теперь мы одно целое.
В дверь постучали.
~~*~~
Я всё-таки не успел попасть домой до наступления темноты. Ощутимо похолодало, но я старался не обращать внимания на влажный воздух, который окутывал меня со всех сторон. Я думал о Шенне. И о его поступке. Во мне снова начало зарождаться то чувство тревоги, которое, казалось, совсем недавно покинуло меня. Которое мучило меня на протяжении этих месяцев. Когда душа не на месте, и ты не в силах сделать что-либо для её успокоения, жизнь кажется тяжелей вдвойне. Говорят ведь, что бездействие (к тому же, вынужденное) – самое худшее. Невозможность сделать хоть что-то отнимает последние силы, подавляет человека. Ты постоянно находишься в подвешенном состоянии, между небом и землёй без права выбрать что-то одно и вздохнуть спокойно.
Я был так рад, что почти избавился от этих ощущений, но, похоже, мне не дождаться полного освобождения.
Свет в окнах нашей квартиры не горел. Я на мгновение задержался на тротуаре, всматриваясь в их тёмные провалы, но тщетно. Казалось, там никого не было.
На лестничной площадке было пустынно и сумеречно: слабая лампа давала слишком мало света, к тому же она неприятно мерцала, от чего перед глазами мелькали цветные пятна. Я постучал в дверь в надежде, что брат всё-таки дома и просто сидит в темноте. Замерев, я пытался услышать приближающиеся шаги, но за дверью было тихо. Внезапно замок щёлкнул, заставив меня вздрогнуть, и дверь начала медленно открываться, словно я играл роль в фильме ужасов, и сейчас из-за этой двери покажется какой-нибудь монстр...
Я почти не ошибся. Когда дверь открылась достаточно широко, я отпрянул к стене: в проёме стоял человек с белым, чуть поблескивающим в свете лампы, лицом, ровным, слишком гладким... Я не мог видеть его глаз, потому что тени, причудливо сплетаясь, надёжно урывали их в прорезях маски. Маска!.. Так вот что это...
- Джей, - произнёс человек слегка хриплым голосом.
- Шеннон! – воскликнул я, устремляясь к нему, но он сделал шаг назад, во мрак коридора. – Шенн, что это?
Эскиз этой маски я сам же и нарисовал для съёмок нашего клипа. Зачем он её надел?!
- Ты зачем это надел? – в некоторой растерянности проговорил я, глубоко вдыхая.
Он молча отошёл к стене, пропуская меня в квартиру, но я не спешил входить: было слишком неуютно видеть это холодное белое лицо, такое чужое.
- Проходи, - проговорил он тихо и как-то отчуждённо. Мне на миг показалось, что это вовсе не мой брат, потому что его голос звучал совсем по-иному.
- Чего стоишь? – прошептал он, протягивая руку, дотрагиваясь до моего запястья. – Можешь ругать меня, сколько влезет...
Я и не собирался этого делать. Мне хотелось сказать это вслух, но ничего не вышло, поэтому я переступил через порог в тёмный коридор.
- Ты почему в темноте сидишь? – я вдохнул слегка застоявшийся воздух, машинально отмечая, что следовало бы проветрить помещение.
Молча прошёл в комнату, распахнул окно, впуская ночной шум дороги и лёгкое дыхание ветра только для того, чтобы развеять неприятную тишину, которая скрипела на зубах, словно песок.
Шеннон так и стоял у открытой двери мраморным изваянием. Я прошёл на кухню, открыл холодильник и увидел, что там пусто. Точно, ведь я давно не был здесь, а по дороге мысль купить продукты мне и в голову не пришла. Налив в стакан немного воды, я подошёл к окну, вглядываясь в бархатистые сумерки и редкие огоньки проезжающих машин. Вода была холодной и совершенно безвкусной. Соли, что ли, добавить... Мне нужно было делать что-то, чтобы не поддаться отчаянию. Странно, я так спокойно говорю об этом, хотя и чувствую, что скоро мне понадобится пара-тройка вещей для того, чтобы швырнуть их на пол, растоптать, разметать осколки по комнате для выражения своих чувств.
Я словно говорю с пустотой – никаких ответов. Шенн, скажи же мне что-нибудь, мне нужно избавиться от этой гнетущей тишины.
Но брат молчит. Это так сложно – оставаться спокойным внешне, когда внутри - словно океан в шторм. Но я научился этому за свою жизнь, играя роли, сталкиваясь с разными людьми, которые лгали, лицемерили... И я мог прятать своё истинное «я», но теперь мне слишком тяжело. Я подхожу к Шенну, к этой неподвижной фигуре у открытой двери, протягивая руки к маске, пытаясь дотянуться до синих лент, чтобы развязать их, скинуть покровы, разрушить, разбить стену, возникшую между нами. Но он резко отталкивает меня, и я даже в полумраке коридора вижу в его глазах неподдельный страх. Почему он так боится меня? Что послужило причиной этому...
Сил нет. Я лучше пойду пока, мне нужно время, чтобы обуздать мысли, гарцующие в моей голове. Я бегу по ступеням, а шаги гулко отражаются от холодных стен. Недалеко от дома, за углом, припаркована моя машина, но бензин кончился ещё два дня назад, а мне до этого не было дела. Забираюсь в её холодное нутро, поднимая воротник кутки. Всё равно со временем воздух немного согреется от моего дыхания и станет теплее. Рассеянно глядя на заиндевевшее стекло и зеркало заднего вида, отражающее темноту в салоне, я чувствую, как глаза закрываются. Хочется спать. И совсем не хочется думать. В окнах нашей квартиры так и не горит свет. Шенн... неужели ты до сих пор стоишь в темноте у двери в этой холодной фарфоровой маске?..

3.
Никогда не боялся темноты, как Джей. Что он видел там, когда был маленьким? Что когда-то давно напугало его так, что он стал бояться ночи и сгущающихся вечерних сумерек? Я никогда не спрашивал его об этом, странно. Когда выпадаешь из круговорота жизни и как бы остаёшься на обочине, то можешь куда лучше разглядеть её мельчайшие детали, на которые прежде не обращал внимания. Хорошо ли это или плохо? Может быть, смысл и состоит в том, чтобы жить, не оглядываясь назад, не вспоминая, не обдумывая то, что давно ушло? Но теперь я поневоле делаю это.
Спать всё равно придётся, уставший организм требует этого. Холодно. А всё из-за того, что Джей окно открыл настежь. И ночной воздух проникает в помещение, ветер колышет пыльные занавески... Да, чего уж притворяться! Холодно вовсе не из-за открытого окна. Просто он ушёл, поэтому я вынужден вздыхать сейчас. Поэтому вынужден мёрзнуть. Приди, согрей меня. Пожалуйста. Прошу. Умоляю. Приди, но не заставляй меня снимать эту маску. Это выше моих сил.
~~*~~
Я вздрогнул, просыпаясь, когда кто-то постучал в окно машины. И с удивлением огляделся. Я никак не мог понять, где в данный момент нахожусь. Обычно со мной такое бывало, когда мы ездили по стране в нашем гастрольном автобусе. Я с криком вскакивал, пытаясь определить своё местоположение. Возможно, со стороны это и выглядело смешно, но мне было не до веселья. Когда же проснувшийся Шенн с силой тряс меня, я кое-как приходил в себя. Наверное, у меня уже с головой не всё в порядке. А Мэтт всегда кричит во сне. Мы порой узнаём о друг друге больше, чем готовы узнать. Мэтт... В окно машины (теперь – то я вспомнил, где я вынужден был заночевать) снова постучали.
- Мэтт? – я опустил стекло. – Ты что здесь делаешь в такую рань?
Я бросил взгляд на часы – семь утра.
- Как что? Решил навестить вас с Шенном, узнать, как дела. Проходил мимо машины и увидел тебя. Ты почему здесь спишь, а не дома?
Я молчал. Начать рассказывать о том, что я чувствовал, когда нашёл Шенна? Как глупо...
Мэтт смотрел на меня слишком внимательно. Мне стало не по себе.
- Пойдём, - проговорил он неожиданно, открывая дверцу. – Пойдём. На пару слов.
Я нехотя выбрался из машины, застёгивая куртку.
- Пойдём, - повторил он, потянув меня за рукав.
- Куда? – зябко поёживаясь, я недовольно посмотрел на него.
- Тут неподалёку есть кафе. Ты ведь не просто так спишь в машине? Было бы всё в порядке – был бы сейчас дома, с Шенном.
Он говорил так, словно обвинял меня в чём-то. И мне это совершенно не понравилось. Поэтому я резко остановился, вынуждая его выпустить рукав моей куртки.
- Ты чего? – удивлённо воззрился он на меня.
- Мне не нужны больше ваши советы и ваше чёртово понимание, доктор Воктер, - упрямо проговорил я, не глядя на него. – И успокаивать меня тоже не надо.
Он не ответил. Просто вновь с упорством танка потащил меня через дорогу, на этот раз схватив за руку чуть повыше локтя, словно я был провинившимся школяром, которого ведут к директору.
Помещение было не слишком просторным и довольно-таки тёмным, но мне абсолютно не было до этого дела. Мы уселись за самый дальний столик в углу. Около моего стола стоял высокий торшер с шаровидным абажуром из красной ткани. Нас окружал тревожный красноватый свет. Лицо Мэтта казалось неестественно бледным в этом свете. Неужели, он так волнуется за меня?.. за нас? Мне хотелось спросить об этом, но я не решился. Странно, мной вдруг овладело чувство отстранённости и отчуждённости, перемешанное с неизвестно откуда взявшейся робостью. Вот этого никогда за мной не замечалось – наверное, моя сверхнаглость уже стала легендой.
- Что будешь? - первым прервал молчание Мэтт, протягивая мне тоненькую книжечку совсем небогатого меню.
- Раз это – кафе, значит – кофе, - попытался пошутить я, но Воктер шутку не оценил.
Нахмурившись, он снова впился меня странным тяжёлым взглядом. Неимоверно захотелось издать закон, запрещающий подобного рода взгляды, как опасные для людской психики.
- Я буду чай, - проговорил он ровно, не отрывая от меня взгляда.
- Отлично, - пробормотал я уже немного раздражённо.
- Скажи мне честно, Джей, - отведя глаза (слава Богу!), начал Мэтт. – Скажи правду – неужели всё это происходит только по одной причине?
Я ждал продолжения.
- Неужели вот так просто разбить любовь на кусочки?
Блин, ох уж мне эти образности, эти метафоры!
- Так вот, скажи мне, почему ты больше не с Шенном.
Я бросил на него полный неподдельного ужаса взгляд. Мэтт, ты сам-то думаешь, что сейчас говоришь?
- Я – что?.. – начал я осторожно, почти уверенный в том, что ослышался.
- Ты больше не с ним – не с Шенном. Вы теперь словно отдельные организмы, сердца, души! – он уже начал повышать голос. – Господи, разве такое вообще возможно?! Разве вы не были всю жизнь единым целым?
Я почувствовал озноб, когда вдруг увидел слёзы в его глазах. Взрослый мужик... Который плачет из-за своего тупого до крайности друга! Это зрелище намного страшнее, чем любой фильм ужасов. И все потому, что ты совершенно не представляешь, что с этим делать.
- Я ничего такого не говорил! И не давал никакого повода! – воскликнул я, инстинктивно пытаясь спрятаться, отодвигаясь в тень.
- Тогда почему? – он чуть помолчал, словно ожидал ответа на такой риторический вопрос, а затем продолжил. – Думаешь, я выслушивал только тебя всё это время? А когда ты внезапно уходил, чтобы допоздна бродить в парке, как ты думаешь, кто был с Шенном в это время? Ты невозможный эгоист, Джа...
Он устало откинулся на спинку стула, словно эта экспрессивная речь отняла у него все силы.
Вот так... Мой персональный психолог вдруг превратился в камень преткновения для нас двоих.
- Ты ведь знаешь, о чём мы говорили? – похоже, сегодня он решил меня окончательно добить... или дать мне новые крылья?
Я молчал. Не время сейчас отвечать. И не место.
- Он говорил, что ему страшно, - прошептал Мэтт. – Он говорил, что он боится. Боится одиноких вечеров и ночей без тебя. Что ему страшно будет посмотреть в зеркало на своё изуродованное лицо. Что он ненавидит себя за то, что заставил тебя забыть обо всём, заставил тебя быть с ним день и ночь, фактически, привязал тебя к себе. И больше всего на свете он боится потерять всё, что у него было. А всё, что у него есть – это ты. Ты ведь заставляешь его жить в вечном страхе!! – неожиданно выкрикнул Мэтт, так, что на нас стали оборачиваться немногочисленные в этот ранний час посетители кафе.
Передо мной поставили большую чашку горячего кофе со сливками. Мне хотелось смахнуть её со стола, чтобы звоном разбивающегося фарфора немного отвлечь себя.
- Какой же ты урод, - пробормотал Мэтт тихо, чтобы подошедший официант не принял эти слова на свой счёт.
- Может, перестанешь, наконец, ругаться? – осторожно спросил я.
Странно, что обычно такой спокойный Мэтт вдруг в одночасье превратился в бочку с порохом...
- Думаешь, всё так просто, а-ха? – решился я, наконец, перейти в контрнаступление, потому что Воктер молчал. – А тебе не было бы больно, если тебя с криком выставили бы за дверь лишь по одной причине – тебе больше не доверяют?! И в твою любовь больше не верят...
Я на миг замолчал, ожидая реакции, но когда её не последовало, продолжил:
- И тебе разве не было бы больно видеть человека, которого ты любишь больше жизни, таким разбитым, таким раздавленным, а ты пытаешься поднять его, а он падает, вновь и вновь, доставляя ещё больше боли! И я вижу только его глаза, а всё остальное – словно за стеной. Но и от этого легче не становится, потому что в его взгляде больше нет жизни...
Я так разошёлся, что даже встал, неосознанно демонстрируя вновь обретённое превосходство над Мэттом, который, наоборот, словно съёживался, опуская голову ниже, слушая мои слова.
Тяжело вздохнув, я медленно опустился на стул. Странно, я словно вновь ощутил то же самое, что и вчера вечером. То ощущение, когда я видел в глазах Шенна скрытое отчаяние, когда я видел эту чёртову маску, которая так холодно светилась в полумраке коридора. И мне так хотелось ударить его, чтобы он очнулся, наконец, от того сна, в котором пребывал последнее время, чтобы разбить эту его маску, которую он напялил на себя. Господи, я хочу, чтобы это закончилось.
И в тот же миг я с новой болью осознал, что любовь так хрупка на самом деле, так беззащитна, и мы не представляем этого, а стоит лишь этому миру захотеть – он сломает, сомнёт безжалостной рукой всё, чего мы добились. Словно моя любовь была ненастоящей, картонной подделкой, выкрашенной в серебристый цвет с помощью дешёвого баллончика, который можно купить на любом углу. И от этого осознания захотелось умереть.
- Эй, - потряс меня за плечо Мэтт, с тревогой заглядывая в мои глаза, в которых, наверное, сейчас не было абсолютно ничего. – Эй, Джаред.
- Что? – очнулся я, с удивлением оглядываясь.
- Пойдём, - позвал он.
- Снова?
- Пойдём ко мне. Сам всё обдумаешь.
Он снова стал таким мирным, спокойным. Только вот почему-то мне это никакой радости не доставило.

4.
Потолок был невысоким и немного грязным. Надо покрасить, а то вон – около лампы – серые круги. Мы никогда не замечали, что, по сути, живём в далеко не лучшей квартире со старыми обоями на стенах, грязными окнами, потрёпанными занавесками. Нам не было до этого дела, потому что... Потому что. Потому что мы были вместе, потому что здесь был Джа, потому что – какая кому разница, что вокруг, когда прямо перед тобой – его голубые глаза, а за окном шум летней улицы и совсем немного зелени – то ли дерево, то ли куст – в Лос-Анджелесе с этим проблемы. Он так искусно маскировал это, да и я, сказать по правде, с радостью принимал в этом участие.
Всю ночь прямо мне в лицо светила полная, идеальная на первый взгляд луна, и никакие занавески от этого не спасали, ведь окно я так и не закрыл. То и дело просыпаясь, я несмело опускал руку на неизменно пустую часть кровати, где раньше спал Джаред, надеясь, что он вернулся, но пальцы раз за разом проваливались в холодную пустоту. Действительно, было глупо на что-то надеяться... Но мне снилось, что он здесь, я словно чувствовал его тепло рядом со своим телом в этом полусне. Всё иллюзия. Досадно.
Было прохладно, но я упорно не хотел закрывать окно, позволяя воздуху беспрепятственно гулять по комнате. От этого приходилось натягивать одеяло почти до подбородка, который теперь был гладкий и белый, но я продолжал упрямствовать. И даже ощущение того, каким дураком я себя выставляю перед этой неспокойной лунной ночью, не волновало меня.
Часы мигали светящейся точкой, отмеряя секунды. За стеной кто-то довольно громко слушал музыку, и это в три час ночи. Если прислушиваться ко всему, можно сойти с ума. Это только фоновый шум, который никогда не будет достоин большего. Не следует обращать на него никакого внимания.
Раннее утро – прерывистый сон не принёс облегчения. Глаза закрываются сами собой, но теперь уже нет смысла позволять себе засыпать – два-три часа сна недостаточно для меня. И ничего не остаётся, как бездумно скользить взглядом по стенам, потолку, замечая все неровности, трещинки, огрехи, которые я никогда раньше не замечал. Люди видят только то, что желают видеть. Теперь я это знаю.
***
Я зевнул, когда мы с Мэттом готовились перейти дорогу, и меня чуть было не зацепил ближайший «Форд». Было бы очень глупо и очень грустно умереть по дороге, так и не прояснив ситуации с Шенном. И я вдруг вспомнил, что мы, как-никак, с ним братья. А я поставил на первое место свои чувства к нему, совсем не братские чувства. Может быть, я сделал ошибку? Чем дальше, тем хуже. Я только запутываюсь во всех этих рассуждениях и мыслях. Как научиться быть проще?
Мэтт молчал. С тех пор, как мы покинули кафе. Может, и к лучшему. Он знает, когда следует говорить, а когда стоит и помолчать. Но сейчас мне хотелось, чтобы он болтал без умолку. Тогда я осознал бы, что я всё-таки не один бреду сейчас по утренним улицам в каком-то неизвестном направлении.
- Ты ещё помнишь, где я живу? – неожиданно спрашивает он, отчего мне сразу же хочется смеяться – он словно говорит мне, что со своими проблемами я забываю про друзей. А ведь жизнь всё равно продолжается.
- Какого ты обо мне мнения! – с притворным возмущением говорю я, зная, что в этот момент в моих глазах – смех.
Против воли, против всех обстоятельств – в глазах прыгают искры, губы невольно растягиваются в подобии улыбки. Какой бы сложной не была ситуация, нельзя забывать о позитиве. Иначе никогда не выберешься из топей.
- Я помню, - повторяю я, мысленно рисуя в голове карту. – Здесь не так уж и далеко.
Он кивает. Понимает, что вопрос был неожиданным. И поэтому взбодрил меня.
- Пара кварталов, - продолжаю я. – А вот там – поворот направо.
- Правильно, - улыбается он.
Я глубоко вздыхаю. Всегда делаю так, когда расстроен. Это по-настоящему помогает, словно пока ты делаешь долгий вдох и не менее долгий выдох, твой мозг успевает перепрограммироваться, изменяя настрой и настроение, даёт новые силы... В кровь поступает больше кислорода, действительно становится легче. Вдох. Сам этот процесс – словно небольшая передышка, а затем – снова в битву.
- Стой! – окликнул меня Мэтт, когда я, сам того не заметив, прошёл мимо его дома вниз по улице. – А ещё утверждал, что помнишь, где я живу.
Он насмешливо смотрит на меня. Я сначала непонимающе смотрю в ответ. Как-то незаметно для себя отключился от реальности.
- Я помню, - пробормотал я, возвращаясь назад.
Наблюдаю, как он достаёт из кармана ключи, словно в замедленной съёмке. И что происходит? Мой глубокий вдох привёл к зависанию системы... Я ещё не выдохнул.
- Я понимаю, - произнёс Мэтт. – Я понимаю, что тебе не просто. Но не стой на пороге, ветер такой холодный. Заходи.
Я словно в тумане. Не понимаю. Мне нужно объяснение. Мне нужно движение. Я не могу бездействовать. В прихожей стоит полумрак, словно уже и не утро. И от этого приходит странное уныние. Зачем я здесь? Мне хочется к Шенну. Обнять его, поговорить с ним. Я так хочу увидеть его, как будто отсутствовал дома, по меньшей мере, год. Словно был в какой-то навязанной мне командировке.
Я в коридоре один. Мэтт давно ушёл на кухню, видимо, ему надоело ждать, когда я соберусь с мыслями.
Когда я прошёл туда, он стоял спиной к входу, наливая кофе, или просто воду, в кружку. У него было как-то неуютно, всё – словно просчитанное, выверенное до мелочей, от этого возникало нехорошее чувство «стерильности» обстановки. А этого быть не должно.
- Чай? - предложил он, подходя к столу, о край которого я опёрся, ещё не решив, стоит ли мне садиться или лучше постоять.
- Да, пожалуй, - я почувствовал себя так, словно был в гостях у совершенно незнакомого мне человека.
Присев на край предложенного мне стула, откинувшись на его неприветливую жёсткую спинку, я бросил взгляд в пасмурный день за окном. Через секунду Мэтт сел напротив меня, заслонив весь обзор.
Из-за контрового света я не мог видеть его лица – только тёмно-серую муть. И от этого я был в замешательстве – словно немного сошёл с ума – я знал, что передо мной Мэтт Воктер, но сознание настойчиво предлагало мне белую фарфоровую маску взамен. Словно это был Шенн, словно это он неторопливо пил немного остывший чай из большой чёрной кружки с оранжевым нутром. Словно он подносил к губам ложку с джемом, неловко задевая локтём блюдце с маслом. И мне казалось, что он украл эти движения у Шенна, такими они были привычными для взгляда. Я чувствовал туман внутри, мне следовало бы разобраться с мусором в собственной голове, когда я немного наклонился вперёд. Мэтт - Шенн не обратил внимания на моё движение. Он продолжал молча пить чай в сумерках кухни, словно своим безразличием насмехаясь надо мной. Господи, я никогда не чувствовал ничего подобного – осознавать, что человек перед тобой – вовсе не тот, кем ты его себе вообразил. Но зрение обманывает. Я слишком долго не видел его лица, я забыл, что значит смотреть на него без жалости, пусть и скрытой. Так теперь я расплачиваюсь за всё это – моё воображение тёмными, сюрреалистичными красками рисует его лицо – без белых отметин шрамов, без этих грубо заживших ран – словно ничего не и происходило, словно он остался прежним, а я... Только я стал другим. Словно всё это и вправду было сном, который я принял за настоящую жизнь. Просто у меня съехала крыша, и я ничего не в состоянии понять. Это я попал в автомобильную аварию, а сейчас лежу в глубокой коме, где моё сознание мечется в поисках выхода. И подсовывает мне Мэтта с лицом Шенна.
- Ты что чай не пьёшь? – он протягивает руку, как в замедленной съёмке, дотрагивается до меня так, что я невольно вздрагиваю.
- Я... я не хочу, - я в лабиринте.
Зачем я сейчас подаюсь вперёд?!!
Я не вижу, что в его глазах вспыхивает удивление, ничего не вижу, когда касаюсь своими губами его губ, а внутренний голос кричит, вопит, прогрызает криком душу, а потом почему-то тихо смеётся.
Так голодно, так жёстко...
- Что ты делаешь?
Отстраняюсь, вглядываясь, пытаясь найти в этом лице хоть что-то напоминающее о Шенне. Но теперь я вижу Мэтта отчётливо. Он неотрывно смотрит на меня колюче, мне от этого неуютно. И только сейчас начинаю понимать, что я только что сделал, всего секунду назад.
- Зачем, Джей? – он зол. А я и вправду схожу с ума.
- Ты меня не с кем не перепутал?! – Мэтт резко встаёт, опрокидывая стул, но не обращает на это никакого внимания, впившись взглядом в самые мои зрачки. От этого по-настоящему страшно.
- Я... – начинаю.
- Тебе пора, Джаред, - он больно хватает меня за руку, его пальцы словно впиваются в плоть.
Я забываю сопротивляться, когда он чуть ли не пинками гонит меня по коридору, распахивает входную дверь.
- Хватит сопли распускать! – я и не предполагал, что он может быть таким жёстким. – Бездействием тут не помочь! Иди.
Последнее слово звучит приказом, которому я не могу не повиноваться. И, словно загипнотизированный, бреду по обледенелому асфальту, оскальзываясь временами, бреду к долгожданному свету в родном окне. Надеюсь, что я увижу этот свет там, откуда вчера так немужественно сбежал.

5.
Резкий короткий вдох доставляет только боль – с ним морозный колючий воздух проникает в лёгкие, а где-то ниже с болью отдаётся в сердце. Хочется надеяться, что завтра я не проснусь с ужасной простудой, высокой температурой и прочими прелестями.
На улице пасмурно, даже мелкое снежное крошево летит, подгоняемое равнодушным ветром. Хочу туда, где тепло. А то так, стоя перед открытым окном, чувствуешь, как леденеют кости внутри, больно взрезая острыми краями внутренности.
Какой бред.
Совсем не обязательно говорить красивыми словами, чтобы описать моё нынешнее состояние. Всё это – лишнее. Почему бы просто не сказать – чувствую себя отвратительно, хуже некуда. И словно бы ничего и не болит, а так плохо, обычно так бывает, когда погода слишком резко меняется, и ты не в силах за мгновение перейти от созерцания низких тёмных туч к безжалостному пламени солнца. Его свет выжигает глаза, а в голове – боль.
Снова бред.
Это всё то время, пока я жил в вакууме, вот что оно делает со мной. И лекарства от этого нет.
Зеркало – мой враг. Но я позволю себе снова заглянуть в его тёмные глубины. Чтобы увидеть лёд на щеках, на губах... Не лёд, лишь фарфор. Чёрные прорези.
А что ты надеялся увидеть?
Привычное...
***
Пару раз упав, я, потирая бок, спешил домой, где в пустынном подъезде мерцают лампочки. Чёрт! Наверное, будет пара больших синяков.
Почему город, этот невозможный Лос-Анджелес, выцвел? Или же у меня начались проблемы со зрением. Время обгоняет меня, а я пытаюсь ухватить его за длинный хвост, который вьётся, то и дело ударяя по ногам, словно проверяя на прочность. Так вот почему я постоянно падаю...
Я словно стал обычным. Меня не слишком часто узнавали на улицах, а теперь люди смотрят сквозь меня. Я растерял своё обаяние. Я лишился своих небольших, но сильных крыльев. Я выцвел вместе с этим городом, как выцветают при стирке не слишком качественные вещи. Вода оказалась слишком горячей, да и порошок неправильно подобрали.
А ещё вещи линяют. Красные, голубые разводы на белой ткани.
Я выцвел, а Шенн полинял. Вся его яркость теперь лишь разводы, которые он скрывает за своей маской. Мы потеряли цвет, стали чёрно-белыми, так зачем теперь прятаться? Ведь хуже уже не станет.
Но даже если мы перестали быть яркими, как звёзды, а стали частью этого пасмурного дня и этой никакой жизни, почему мы должны существовать в ней по отдельности? Один в поле не воин, порознь нам не построить всё заново. А вместе мы, наверное, сможем положить хоть пару разноцветных кирпичиков.
Окно открыто – я вижу, как занавески, словно призраки, парят, поддерживаемые ветром. А ещё я вижу фигуру, застывшую в квадрате окна. Шенн! Я здесь, я снова вернулся, как много, много раз! Эти слова звучат в моей голове, но у меня не хватает сил, чтобы выкрикнуть их в холодный воздух, я лишь беспомощно открываю и закрываю рот, когда вижу, как Шеннон уходит в глубь квартиры.
Ступени, ступени, сколько вас ещё? Я словно восхожу во храм, так много этих ступеней, холодных, гладких, стёртых от времени. Они блестят в полумраке коридора, словно фарфоровые. Но это не так. Фальшь. Есть лишь одна вещь из фарфора, которую я хочу, я должен уничтожить.
Приваливаюсь к обитой чёрной кожей двери. Открой. Открой, ведь я уже здесь. Слабо ударяю кулаком по мягкой обивке, которая гасит звук. Но ты каким-то непостижимым образом почувствовал это, потому что я слышу, как звякают металлические детали замка, щёлкают, встают каждая на своё место только для одного – чтобы эта дверь открылась, чтобы я смог войти. Казалось, это длилось вечность, но что для меня эти бесконечные секунды, которые словно сироп, приторный, неприятный по причине своей чрезмерной сладости, для человека, испытавшего всю горечь бесконечных дней за бетонными стенами?
Маска.
Нет.
Снова меня встречает эта маска.
Не в этот раз, Шенн. Сегодня я не уйду.
- Позволь, - я говорю так тихо, почти шёпотом, словно боюсь его. Я каждую секунду ожидаю, что он оттолкнёт меня, уйдёт в тёмную глубь коридора.
Но он стоит, не двигаясь...
- Ты позволишь? - одними губами произношу я, осторожно касаясь синей шёлковой ленты – завязки, она тянется к руке, словно живая, как маленькая змейка, извивается.
- Джей, - ты не отрываешь взгляда тёмных в сумерках глаз от моего лица. – Не надо.
Ну, уж нет! Хватит прятаться от меня. Я уже всё решил.
Я резко дёргаю за шелковистый кончик, узелок поддаётся моим пальцам, моей силе, но мне кажется, словно я проламываюсь сквозь мрамор, разбивая в кровь костяшки пальцев. Я даже чувствую боль, которая оседает в моём мозгу – словно фантомная боль, когда чувствуешь ту часть тела, которой уже давно нет – ампутированную руку или ногу... Так же и со мной – боли нет, но я её чувствую. Что-то отмирает во мне, в тебе, между нами – словно рушится стена. Отмирает - у этого слова не всегда негативное значение. Просто уходит что-то, в чём мы никогда не нуждались, что нам мешало.
- Не надо, пожалуйста, - зачем ты это говоришь, зачем бессмысленно сотрясаешь воздух? Знаешь ведь, что сегодня всё, наконец, закончится.
Придётся немного побыть жестоким.
Я придерживаю маску пальцами – теперь, когда ленты развязаны, остался лишь шаг. Но я не тороплюсь, приникая губами к твоим, холодным, стеклянным. Просто прощальный поцелуй той старой жизни, которая должна, просто обязана умереть сегодня ночью. Хватит мучить себя, меня и всех вокруг.
Всё.
Снимаю маску. Так всё просто оказалось, совсем не так, как я себе представлял. Но ты вздрагиваешь, цепляешься за мои руки, словно утопающий. Я ещё ничего не вижу, Шенн, здесь, в коридоре, так темно, что почти ничего не изменилось.
Но мои пальцы могут видеть гораздо больше, чем мои глаза, и когда я провожу по твоей тёплой коже рукой, я чувствую неровности твоих шрамов. Ты думал, мне будет неприятно? Ты думал, что это меня испугает? Что эти жалкие шрамы по сравнению с тем чувством, которое живёт внутри меня? Мне больно лишь из-за того, что ты сомневался во мне, в себе, во всём, что нас окружает. Зачем ты так?
- Вот так, - успокаивающе шепчу я, гладя ладонью его щёку.
Это так приятно – ощущать живое тепло, которого так долго не мог добиться. Я чувствую себя так странно в этот момент – словно забытое возвращается, словно я вспоминаю всё после потери памяти. И я наслаждаюсь этим, собирая тепло кончиками пальцев. Пусть всегда будет со мной. Пусть греет меня.
Что же ты стоишь, как кукла, что же ты не обнимешь меня в знак нашего нового этапа, нашего перерождения? Это немного беспокоит меня. Так и не прикоснёшься ко мне? А если я сейчас уйду?
- Шеннон, я переборол себя, так почему бы тебе не сделать то же самое?
Я вдруг всем телом ощущаю, что ты улыбаешься. Я не вижу твоего лица, губ, дрогнувших в улыбке, но я безошибочно узнаю ту волну, которая всякий раз накрывала меня, когда ты улыбался. От этого так больно, словно внутри тает лёд, и так радостно, по-детски радостно. Как будто я в первый раз в жизни смотрю праздничный фейерверк. Словно впервые вижу радугу после дождя. Твоя невидимая улыбка горит на кончиках пальцев разноцветными искрами, горячим алкоголем скользит внутрь, она заставляет меня самого улыбаться, покрывая поцелуями твоё лицо.
И новый взрыв.
Ты смеёшься. Господи, ты ведь смеёшься! Клянусь, я сейчас получу удар на фоне всего этого! Надеюсь, что я не умру.
Мой слух возрождается. Оказывается, я был так глух всё это время – ничего не слышал, окружающий мир стал бесцветной и безмолвной картинкой. А теперь слышу. И всё благодаря твоему смеху. И даже в этой тьме я вдруг понимаю, что все чувства вернулись ко мне, хотя я и не вижу тебя до сих пор. Да и надо ли это? Ведь тело моё знает, что ты рядом, смех твой обнимает меня, улыбка, как солнечный луч...
Вдох – снова глубоко – оказывается, это помогает не только при депрессии, но и при этой дикой, огромнейшей радости, которая грозится разорвать меня на части.
- Что вздыхаешь? – твои чувства тоже обострены в этой темноте.
А я молчу, не в силах вымолвить ни слова. Для этого следует сначала выдохнуть.
Ты внезапно прижимаешь меня к себе в своих стальных объятиях – так, что кости трещат.
А затем я чувствую, что лечу куда-то вверх. Галлюцинация? Совсем нет – просто твои переломы зажили настолько, что ты уже легко можешь поднять меня – а я, кажется, похудел за это время ещё больше.
- Мешок с костями, - комментируешь ты мои мысли.
Вернулась ирония, вернулось чувство юмора. Тебе понадобиться ещё много времени, чтобы полностью восстановиться, но теперь всё пойдёт гораздо быстрее, я обещаю!
В комнате тоже темно, даже луна спряталась куда-то за проплывающую мимо тучу. Ничего, меня это не тревожит – пусть её бледный лик не будет виден, так даже лучше. Теперь я поневоле понимаю, как чувствуют слепые – у них обострены и осязание, и слух.
Я так давно не чувствовал спиной этого покрывала – ведь я не был дома так долго. Но теперь это прикосновение в тысячу раз приятнее, прохлада мягкой ткани позволяет, наконец, сбросить всё это напряжение, верёвками стягивающее мою душу всё это время.
Раскинув руки в стороны, выдыхаю. Это совсем не сложно – дышать так редко, когда ты осторожно расстёгиваешь замок на моей куртке, затем стягиваешь через голову футболку... Я словно дышу сейчас не воздухом, а твоими прикосновениями.
- Я скучал, - вдруг шепчешь ты.
Я всё ещё толком не вижу твоего лица: в комнате немного светлее, но этого не достаточно.
- Правда? – зачем задавать этот глупый вопрос, я ведь и так знаю, что не лжёшь мне...
Просто вдруг захотелось слышать тебя, снова слышать в твоём голосе те особенные интонации, которыми ты, порой, баловал меня раньше. Слышать именно их, а не страх, не скрытность, не затаённую боль.
- Конечно, правда, - снова ты, а я погружаюсь в эти бархатные звуковые волны, чувствуя, как жёсткая джинсовая ткань скользит по коже, подчиняясь твоим рукам.
Я не простив, совсем наоборот. И у меня вдруг возникает ощущение, что я – или ты – нет, мы – делаем это впервые. Такое наивное-наивное ощущение. Улыбка на моём лице – это так мило, так чертовски мило чувствовать тебя. И так по-доброму смешно. И так нежно.
Я протягиваю руки, глажу твоё лицо. Ещё раз убедиться в том, что ты здесь, снова настоящий, пусть и с этой сеткой шрамов на твоём лице. Пойми же, наконец, это не важно.
Эта боль – я успел отвыкнуть от неё. Сколько прошло времени? Секса не было уже больше двух месяцев. И, странно, моё тело не так легко вспомнило всё, что следует. Поэтому когда я сквозь сжатые зубы втягивал воздух, судорожно сжимая пальцами простыню, ты так мягко коснулся щеки губами. Наверное, знал, что это не просто – возвращаться в привычное русло. Спасибо. Это успокаивало – осознание того, что ты снова понимаешь меня.
Дышать через раз теперь было слишком сложно – зато сердце с явным удовольствием то и дело пропускало удары. По позвоночнику одна за другой проходили пламенные судороги удовольствия. Я никогда не задумывался – наверное, это отвратительно смотреть на секс со стороны – но тут же отбросил эту мысль. Ведь я не наблюдал, я сам принимал в этом участие. И ты – тоже.
Глубоко вдыхать больше не получалось – воздух поступал в лёгкие короткими отрывистыми толчками, словно временами натыкаясь на непреодолимую преграду, внутри всё горело, словно в меня порция за порцией вливали разогретый спирт. Но эта боль не была помехой – лишь обязательным условием. Стоит чем-то жертвовать ради взрыва в конце, небывалой силы взрыва, когда твоё тело словно звезда, которая становится сверхновой.
Я обхватил твою шею руками, наверное, было не слишком удобно, но в тот момент это не заботило ни тебя, ни меня. Я чувствовал капельки пота, которые срывались в тёмную пропасть сумерек комнаты, касались разгорячённой кожи, слишком быстро заканчивая своё существование, чтобы понять – конец неизбежен. Да, неизбежен – и всякому удовольствию, пусть самому неземному (хотя, в первую очередь – самому неземному) приходит конец. Казалось, сумерки комнаты переросли в абсолютную, первозданную тьму, когда моё тело изогнулось немыслимой дугой, почти ломая кости, разрывая мышцы, вспарывая кожу. И боль, и наслаждение – ты мечешься в зеркальном лабиринте, где нет выхода, и только сон спасает твоё лихорадочным огнём охваченное сознание. Он мягко подхватывает тебя, обнимает, прижимает к себе... Или это ты, Шенн? Я уже ничего не могу разобрать – всё слилось воедино. Восстанавливая дыхание, я закрываю глаза.
***
- Шенн, - бормочу я в полусне, когда первый солнечный луч крадётся по моей щеке, ненавязчиво щекоча, словно пёрышком проводя по коже.
В ответ мне – ни звука. Наверное, он ещё спит. Да и я тоже – правда, уже не в глубинах этого загадочного моря – сна, а на поверхности. Лежу на спине в тёплой воде, нежась в лучах восходящего солнца, которое отдаёт нестерпимо яркие блики воздуху.
Рядом – движение.
Конечно, утро уже пришло – рано или поздно всё равно придётся открыть глаза и заставить себя жить этой обычной жизнью.
Я сам не замечаю, как обретаю зрение – мой взгляд устремлён в потолок – грязный серый потолок, который мы так и не удосужились покрасить, когда въехали в эту квартиру.
- Пора сделать ремонт, - негромко констатирую я, медленно пододвигаясь к краю кровати.
Сажусь, на секунду зажмуриваясь, чтобы в глазах перестали плясать огненные точки. Затем резко вскакиваю, чувствуя одной ступнёй тёплое дерево, а другой... Чёрт!!! Почти сдерживаюсь, чтобы не заорать от внезапно возникшей боли – только шиплю, как разъяренная змея.
- Джей! – Шеннон испуганно вскакивает, моментально и окончательно проснувшись. – Что случилось?!
Я бы и сам хотел узнать, что! Поэтому я перевожу взгляд вниз, замирая в нерешительности.
- Ну? – торопит меня Шенн.
Там, внизу, что-то белое... и красное. Второе - определённо кровь. А белое? Наклоняюсь, чтобы рассмотреть. На полу – фарфоровые осколки. Это было той самой маской, которую носил Шенн! Вдыхаю (снова!) и поднимаю один из осколков с острым окровавленным кончиком.
- Шенн, - неожиданно хриплым голосом проговариваю я, оборачиваясь.
И снова – его испуганные глаза, когда он закрывает ладонями лицо. Чёрт!
- Перестань, Шеннон, - мягко, но настойчиво говорю я, протягивая ему осколки маски, оставляя кровавый след на деревянном полу.
Отвожу его руки, заново знакомясь с ним – ведь ночью я ничего не разглядел. Но меня ничто не пугает – я вижу его лицо, пусть и со шрамами, но вижу – и это лучше всего.
- Маска разбилась, - прошептал я, целуя его, а затем резким движением швыряю останки фарфора в открытое окно. А кто сказал, что мы его закрывали? – Она разбилась и больше никогда не вернётся, потому что в будущем я не буду рисовать и делать что-то подобное.
Ты улыбаешься – это словно бальзам для сердца.
Продолжай улыбаться - я не могу оторвать взгляда.
За окном – солнечный день, словно скоро весна. Пусть солнце слепит, но мои глаза выдержат его обжигающий свет, я обещаю. Посмотри, как иней на стекле тает. Посмотри – там за окном – мир. И он снова будет принадлежать нам.