Название: Open Your Eyes

Автор: Audrey Frea
Пейринг: Шеннон/Джаред
Рейтинг: R
Жанр: romance, angst



читать дальше
1. Does it seem like we’ve only just begun?

 

Черт, в таких случаях никогда не знаешь, как начать… Не зря люди придумали эту избитую формулу: «Once upon a time»! Я мог бы начать с того, что когда мне было семь месяцев, Шенн «поделился» со мной шоколадкой — и после этого меня откачивали в приемном отделении захолустной муниципальной больницы — эту историю любит рассказывать мама гостям, которые умиляются нашим с братом идеальным отношениям. Или с того, что когда в двенадцать лет школьный психолог сказал, что хочет провести со мной небольшой «профилактический» курс, именно Шеннон настоял, чтобы я ходил… он просто водил меня к этому очкарику, утверждавшему, что я «слишком оторван от реальности». А одноклассники Шенна смеялись и называли его «нянькой»… Я мог бы также начать с того, что когда на один из наших первых концертов пришло всего одиннадцать человек — и то потому, что узнали, кто солист, мы с Шенном с горя надрались в гримерке, чего никогда после этого не бывало, передавали друг другу гигантскую бутылку на редкость дерьмового виски, — мы тогда так упились, что даже не смогли расписаться на майке единственной девчушки-фанатки, которая терпеливо ждала нас у входа. Но я начну с того дня, когда окончательно выяснилось, что Мэтью Уолтер Воктер — наш fucking beloved басист — уходит из группы…

Нет, это давно витало в воздухе, несколько раз заводились пространные разговоры… все это так напрягало — эта недосказанность, эта подвешенность. Мэтт и Либби назначили дату свадьбы, но я еще надеялся, что все останется по-прежнему; глупо, конечно, но — черт побери, они ведь встречались целую вечность, и группа им не мешала! А потом состоялся главный разговор. Мэтт все время косился на меня, не зная, какой реакции от меня ожидать, Шенн тоже не сводил с меня тяжелого взгляда… Будто я ребенок или псих, который может выкинуть все, что угодно. Может, так оно и есть, но в тот день я сказал Мэтту всего одну фразу: «Я все понимаю!»; а что еще я мог ответить? Тем более что и парни были расстроены… А на меня опустилось какое-то «мертвое» спокойствие, какое всегда чувствуешь, когда расставлены все точки над «i». Я лежал на своей полке и вспоминал, как это было с Солоном… но за эти годы мы стали старше и, наверное, выносливее. Мне не хотелось ничего делать, ни с кем ругаться, просто… просто было больно, будто кусочек сердца выдрали без анестезии. В голове пульсировала какая-то незнакомая мелодия, и я больше часа мучительно пытался вспомнить, откуда я ее знаю, — пока не понял, что она родилась только что. Мелодия вместе с неясной пока россыпью слов отправилась в мутный колодец моей памяти…

Тур продолжался, и ничего не изменилось — кроме того, что в нашей ежевечерней болтовне в автобусе появились — сначала робкие, а потом вполне конкретные — разговоры о том, когда Мэтту лучше уйти, и кем мы его заменим. Мы кое-как сторговались на том, что он останется до конца года, хотя он был готов свалить хоть через месяц. Нет, Мэтт переживал за тур, старался и все такое, но он уже говорил «я», а не «мы», когда речь заходила о планах, и часто… ну, понимаете, будто отстранялся, уходил в себя — и мы все в точности знали, о чем, о ком он думает… Я почти не злился на него, но глядя на то, как его взгляд рассеянно блуждает по нашим лицам, я чувствовал, как разрушается, распадается на атомы то, что я так долго создавал, ради чего я готов был на все. Я будто видел прекрасный сон, а потом вдруг проснулся и обнаружил, что на самом деле все далеко не так радужно, как мне казалось. Отвратительное ощущение.

Наверное, этим и можно было объяснить мое настроение. Я бесился, я раздражался из-за ничтожных мелочей, «наезжал» на Бака, на Эмму, на секьюрити, на всех, кто попадался под руку. С парнями приходилось себя сдерживать — с Мэттом потому, что я не хотел показаться мстительным ублюдком, с Шенном потому, что это было небезопасно, а Томо попросту избегал меня, никак не реагируя на мои нападки. Но и им доставалось; на меня начали смотреть, как на монстра: техники ворчали, секьюрити цедили сквозь зубы ругательства, Томо во время саудчеков молчал, как рыба, в ответ на мои недовольные взгляды, а сквозь внешне безобидное: «Whats up, man?» Шенна явно проглядывало возмущение моим поведением. Но я и сам не мог понять, что со мной происходит, что «зудит» в моем сознании, не давая спать ночью, как надоедливый червь, выедающий силы изнутри…

 

***

 

Тот день, по правде, был отличным: последний концерт, afterparty и приятная мысль о том, что впереди у нас пять дней — целая вечность! — отдыха дома, перед продолжением тура. Я немного расслабился, и концерт прошел просто невероятно, такого драйва давно не было. Я несся через сцену к противоположному углу и нос к носу столкнулся с чертовски возбужденным Томо: мы оба были совершенно мокрыми, но при этом улыбались, как придурки; я проорал одну из фраз ему в лицо, а он так мотал головой, что капельки пота с его челки попали даже на мою шею. В этот момент я даже забыл обо всех своих беспокойствах, я готов был стиснуть Томо в объятьях и просто расцеловать его; фанаты подпевали так, что меня, наверное, не было вообще слышно в последних рядах… «Ничего не закончилось! — яркими вспышками билось в моей голове. — Дурацкая истерика… Все будет хорошо… Все будет хорошо…» В тот момент на сцене я поверил в это, я смеялся, глядя на впавшего в экстаз Шенна, молотившего по барабанам так, что невозможно было разглядеть движения его рук. «Все будет хорошо, пока мы вместе, брат; у нас с тобой бывали на редкость дерьмовые времена, но все прошло… И сейчас все уладится!»

На afterparty мы отправились с удовольствием: я по любому не смог бы заснуть после такого вечера, а парни, наконец, расслабились, видя, что я спокоен. Да и клуб для такой глуши был отличным — минимум фотографов, масса спокойных уголков, вся наша компания, симпатичные девочки и несколько наших давних знакомых музыкантов. Лучше и не придумаешь.

— Эй, Джаред, а нам не пора? — Шенн бесцеремонно вывернул наручные часы бармена, чтобы разглядеть стрелки, а парень только ухмыльнулся и плечами пожал. Еще бы — после того, как Шенн битый час травил ему байки про знаменитостей, этот парень останется навеки поклонником моего брата. — Уже полвторого!

Yea, надо ехать, подожди, я только позвоню…

— О, Шенн, что так рано?! — Джефф упал на моего брата, отлепившись от двух девиц. Он был уже здорово пьян, и выглядело это, прямо скажем, не очень.

— Нам пора, Джефф. Это вы тут будете потом дрыхнуть в гостинице весь день, а нам еще ехать черт знает сколько! — я похлопал его по плечу.

— Ты зануда, Джаред, ты это знаешь? — ну вот, как всегда! Как только эта свинья Джефф напивается, то всегда превращается из вроде бы цивилизованного гитариста успешной группы в полнейшего отморозка…

— Отвали, алкаш! — я решил даже не вступать с ним в дурацкие споры, но Шенн уже аккуратно усаживал его на небольшой диванчик в углу.

— Эй, парень… Энди, да? Вызови ему такси, ок?! Он остановился в этом отеле возле концертного зала — «Night Road», кажется. Вот тебе деньги…

В этом весь Шенн. Я терпеливо ждал, пока ему надоест вытирать сопли Джеффу, краем глаза видя, что Томо и Мэтт уже топчутся у двери.

— Джефф, ехал бы ты в отель, дружище!

Мутный взгляд Джеффа остановился на моем брате с выражением пьяного умиления, он встряхнул растрепанными рыжеватыми волосами:

— Слушай, Шенн, у Virgin новая группа на примете — знаешь, они просто охренительны! Джош так говорит, а ты знаешь, что когда так говорит Джош, это много значит… Они хотят в них вложить реальные деньги, совсем не такие, как во всех нас, понимаешь? — я против воли тоже вслушивался в его болтовню; Джефф, конечно, алкаш, но не идиот даже в таком состоянии. — Все, чего им не хватает, — это ритма. Твоего ритма, Шенни! Я слышал, как Джош говорил с боссами о тебе… В общем, не удивляйся, если тебе сделают хорошее предложение! Вспомнишь тогда, что первым тебе это сказал твой друг Джефф…

— Какое еще предложение? — мое сердце заколотилось, как бешеное. Я навис над краснолицым разморенным Джеффом. Он отмахнулся от меня:

— В общем, я бы на твоем месте воспользовался случаем и сбежал бы от этого надоедливого засранца, твоего братца!

Последние слова придурка были вроде как шуткой, но у меня будто почва из-под ног ушла. Я растерялся и тупо смотрел на Шенна, ничего не говоря. Я ждал, что он засмеется, скажет что-то вроде: «Я свалю из группы, только когда ад замерзнет» или что-нибудь в этом духе… Но Шенн молчал. Потом развернулся, еще раз показал бармену на размякшего Джеффа, и мы пошли к выходу. Я попытался заглянуть в лицо Шенну, но он опустил голову. О нет, у меня не было сомнений насчет своих чувств в тот момент. Мне было так страшно, как никогда не было. Мы подобрали по дороге парней, и они с недоумением переглянулись, посмотрев на меня. Мы кое-как влезли в  vip-такси — Мэтт впереди, Томо и мы вдвоем сзади; до стоянки автобуса было минут двадцать езды. Я молчал ровно минуту. Шестьдесят секунд. Я точно знаю, потому что именно столько раз мое сердце глухо ударилось о ребра…

— Ну и что?

— Что? — Шенн оторвался от созерцания чернильной тьмы за окном и вопросительно уставился на меня. Он не хотел ничего комментировать, и я знал, что зря лезу к нему, но физически не мог остановиться.

— Ты доволен?

— О чем это вы? — Томо попытался вклиниться, но я так посмотрел на него через Шенна, который сидел между нами, что тот выставил перед собой руки, безмолвно «сдаваясь», и отвернулся к своему окошку. Мэтт мудро решил не вмешиваться.

— Это действительно мощное предложение! — мне, наверное, должно было быть стыдно за горькую иронию, звучащую в моем голосе, вообще, за всю эту сцену, но я себя не контролировал. Шеннон не был виноват во всем этом, я должен был бы радоваться, что моего брата так ценят, как барабанщика, я знал, что он достоин этого на 100%, но мой страх и одновременно злость застилали мой разум. Если до этого мне казалось, что я проснулся от прекрасного сна, то теперь я угодил прямиком в жутчайший из кошмаров. Те ощущения от будущего ухода Мэтта вернулись, прихватив с собой дикий страх, который я даже называть никак не решался. Хотя нет, где-то в подсознании у меня огромными алыми буквами светилось одно слово: «конец». Это были только эмоции, но в тот момент я не мог мыслить трезво.

— Боже, Джаред, это всего лишь бред пьяного Джеффа! — Шенн удивленно глядел в мои моргающие, словно в нервном тике, глаза.

— Может, он и пьяный в жопу, но он бы не стал говорить этого просто так! Наверняка все так и есть, просто если бы он был трезвым, то промолчал бы…

— Даже если и так… — Шенн нагнулся, чтобы оказаться еще ближе к моему лицу, и я увидел, что его глаза стали колючими, даже зрачки сузились. — Ты-то чего злишься?! Может, мне еще извиниться за то, что я кому-то, кроме тебя, нужен?

Как удар в солнечное сплетение. Томо замер на своем сидении, вжавшись в противоположную дверцу, даже шофер такси словно окаменел.

— Что бы ты ответил? — мой голос был хриплым, будто я не говорил вечность.

— Мне никто ничего не предлагал, чтобы отвечать!

Шеннон отстранился и мрачно посмотрел на шофера, который следил за нами в зеркало заднего вида.

— Что. Ты бы. Ответил. — Теперь я точно не мог отступить, но Шенн уже был почти в бешенстве.

— Отстань!

— Скажи мне, Шенн, просто скажи… — я позволил мольбе прорваться в моем голосе и не прогадал: глаза моего брата чуточку потеплели, и он взорвался:

— Блядь, да что ты себе придумал?! Ты прекрасно знаешь, что я никуда не уйду, идиот!.. Посмотри на свое гребаное запястье и скажи мне сам, что я отвечу?!

Я машинально бросил взгляд на свою правую руку, хотя и так прекрасно знал, что за знак я на ней увижу. Наш договор, наша клятва… Я почувствовал себя полнейшим придурком и уронил голову на спинку сиденья, тяжело вздохнув.

— Прости. Я просто устал…

Мой шепот показался почти громким криком — настолько напряженной была тишина в автомобиле. Водитель такси хмыкнул и включил радио, Томо бросил осторожный взгляд на Шенна, Мэтт прислонился головой к холодному стеклу окошка. Шенн ничего не ответил, но я почувствовал, что он уже не злится на меня — он никогда не умел этого делать. Лишь однажды я «завел» его на целую неделю, но, надеюсь, это так и останется моим личным «рекордом». Как только машина остановилась возле нашего автобуса, Шенн, перегнувшись через меня, открыл дверцу и мягко подтолкнул меня, чтобы я поторопился. Я почти улыбнулся этому его жесту. Все хорошо. Все хорошо. Пока что. Damn!

 

***

 

На следующий день мы уже были дома, но моим мечтам о тихом отдыхе не суждено было осуществиться. Бесконечные звонки, проблемы, перестановки в графике тура, журналисты, знакомые… Весь первый день мы оба были заняты всей этой ерундой, а на следующий у нас были два интервью. Первое еще куда ни шло: в кафе с миленькой журналисткой, которая пыталась задавать не слишком избитые вопросы про группу, мы пошли вдвоем; девушка сидела напротив и переводила взгляд с меня на Шенна и обратно, страшно волнуясь — когда мы в конце по очереди обняли ее на прощанье, я почувствовал, что у нее даже волосы стали влажными, — и прижал к себе покрепче, наслаждаясь ее смущением. Второе интервью намечалось вечером: какое-то идиотское ТВ-шоу, которое я, конечно же, в жизни ни разу не видел, и на котором должны были говорить о Главе 27 — а это значило, что опять придется живописать свои страдания во время набора и сброса веса; и без вопросов о бывших подружках они, конечно, тоже не обойдутся. Я попытался уломать Шенна пойти со мной, но это было безнадежно:

— Ни за что на свете, Джей! Опять буду шататься за сценой и развлекать визажистов, как придурок? Нет. Даже и не продолжай! — Шеннон на минуту опустил глаза, а потом оттолкнул чашку с остывшим кофе и откинулся на спинку пластикового кафешного стула. — К тому же, сегодня вечером я хотел сходить к Нику… Нику Брайану, помнишь его? У него вечеринка, а я ему уже сто лет обещал зайти, в этот раз было не отвертеться…

— Вечеринка? — Я поддразнивающее улыбнулся. — Я иду мучиться на это поганое телевидение, а ты развлекаться будешь…

— Груз славы, малыш… за поклонение нужно расплачиваться! — Шенн подмигнул мне и махнул официантке. — Слушай, а давай я первым выйду из кафе? Спокойно прошмыгну мимо папарацци… Они на тебя по любому нападут!

— Эй, ты предатель!

— Ладно, шучу, шучу! — мы засмеялись вместе: и он, и я прекрасно знали, что он меня не оставит одного на растерзание тем двум шакалам, которые ошивались у входа. Пока Шенн надевал куртку, я задумчиво смотрел на его руки, ловко застегивающие «молнию», достающие из кармана плеер, вкладывающие банкноту в папочку со счетом, проводящие по волосам привычным жестом… Как жаль, что он не сможет пойти со мной на это интервью — с ним бы все прошло намного легче.

…Он уходил раньше меня; я переминался с ноги на ногу у двери, держа за ошейник глупого Иуду, который мог выскочить на улицу вслед за Шенном, и почти с раздражением смотрел на брата, который только что не насвистывал, отправляясь на эту свою вечеринку.

— Все. Пока, я, наверное, вернусь все равно позже тебя… Не болтай там на интервью лишнего!

— Тоже мне, сенсей нашелся! Сам-то обычно и слова не вставишь…

— Тебя на двоих хватает, чего мне выступать?

Это была обычная наша, ничего не значащая словесная перепалка. Я с сомнением осмотрел лучший пиджак Шенна, который он надевал раз в год.

— Позже меня вернешься? Что, заночевать там решил?

— Нет, но это же вечеринка… мало ли, затянется…

— Ладно…

Шеннон открыл дверь и живо сбежал по лестнице. Черт, чему это он так радуется? На прошлой неделе, в клубе Брента он ныл не меньше меня, хотя это была не какая-то там «вечеринка» у какого-то там «Ника»!.. Но мне и самому пора было собираться: в окне показалась подъезжающая машина Эммы; когда она увидит, что я еще не одет, заведет лекцию на тему того, что у нас еще фанаты backstage, разговор с ведущим и т.д. и т.п. Я почти дотопал до середины лестницы на второй этаж, когда в холле зазвонил телефон. Сначала я не хотел поднимать: нам практически никогда не звонят по этому телефону, зная, что нас с братом нереально застать дома, но, подергавшись туда-сюда на лестнице, решил вернуться. К тому же все равно Эмме дверь открывать…

— Да?

— Оу… эээ… Джаред? — голос был женским и смутно знакомым.

— Да… кто это?

— Кэтрин. Не знаю, помнишь ли ты меня…

What the fuck? Я помнил Кэтрин — года три назад она встречалась с моим братом и, кстати, довольно серьезно. Расстались они, кажется, из-за того же, из-за чего мы чаще всего заканчивали отношения с женщинами, — нашего образа жизни. Их не устраивало, что нас никогда нет, а когда мы есть, все равно либо репетируем, либо записываемся, либо прячемся от всего мира, выключив телефоны. Цитата, между прочим… Чья? Кажется, это была девушка Шенна или Скарлетт?

— Да, я помню тебя, Кэтрин. Рад тебя слышать! — да, вежливость еще никто не отменял. Она помолчала на том конце провода, так, что мне захотелось ее поторопить. Тем более что Эмма уже стучала в дверь, а Иуда прыгал возле входа, учуяв знакомый запах. Я открыл, и Эмма тут же скривилась, выразительно посмотрев на мои драные домашние джинсы и босые ноги.

— Просто я звонила Шенну, а он почему-то не отвечает… Он уже вышел из дома?

Я остановился с занесенной над ступенькой ногой.

— В-вышел… А разве… Я не знал, что он должен встретиться с тобой! — по крайней мере, я говорил искренне.

— Не то чтобы… Просто я устраиваю вечеринку — в честь моего друга Ника, собираю наших общих знакомых — в «Red Dahlia», вот Шеннон и согласился прийти. Разве он тебе не сказал? Я приглашала вас обоих!

— У меня сегодня интервью, я все равно не смог бы… ОК, Кэтрин, мне пора бежать… Шенн, наверное, скоро будет, рад был тебя услышать, пока!

Я нажал кнопку на телефоне и швырнул его на диван, надеясь, что он отскочит и разобьется о пол. Было бы очень драматично. Fuck, зачем он соврал? Ну, не то чтобы соврал… но не сказал про эту Кэтрин, про ресторан, про приглашение для меня? Я бы не смог пойти, но все равно! Что за тайны? Из-за этой Кэтрин? Я мрачно побрел наверх, даже не потрудившись ответить на вопль Эммы:

— Джаред, убери Иуду, он мне все джинсы заляпал этим чертовым шоколадом! Вы что, кормите его шоколадом? Почему он весь в этой коричневой дряни?!

Интервью прошло отвратительно, как я и ожидал. Предсказуемые вопросы, постоянные вопли ассистентов: «Пересадите эту тетку в красном, она постоянно мельтешит в кадре!», «Начинайте аплодировать все в одно время, что за волны?!», «Где Джейк? Куда он запропастился? Куда делся этот ублюдок Джейк?!» Искусственный смех, десяток девушек из Эшелона, которые визжали исключительно «не в тему», чем доводили до истерики ассистентов, но радовали меня. Я был рассеянным, не знал, куда себя деть, чувствовал себя так, будто у меня шило в заднице; мои мысли разбегались и собирались только в тот момент, когда я думал о Шенноне. «Какого хрена?» — вот что меня больше всего волновало. И вся болтовня ведущего доходила до меня будто через толщу воды; у меня голова раскалывалась, и я мечтал об одном: поскорее оказаться дома.

Но дома мне не стало особо легче. Шенна еще не было — и я не хотел даже начинать думать о том, ПОЧЕМУ он задержался на этой вечеринке. Если бы он сказал мне, я бы не парился по этому поводу, мы бы утром обсудили и эту Кэтрин, и как все прошло… Но, черт побери, он умотал туда втихую! Я не ревновал его, просто… мы никогда не скрывали таких вещей друг от друга, что изменилось? Нет, я его не ревновал. Но зачем ему было врать мне? Дело в Кэтрин? Перед глазами у меня встала невысокая девушка с огромными голубыми глазами… чересчур добрая, чтобы закатывать скандалы и все такое. Насколько я помнил, они даже расстались очень тихо, хотя она терпела дольше всех. Она что, еще не потеряла надежду? Странно, что она еще не замужем — с этим своим беззащитным взглядом! Все они только и мечтают замуж поскорее выйти… А потом — все. В-с-е. Что бы ты там ни вопил до свадьбы о независимости и свободе, после свадьбы «ты» уже не существуешь… В единственной серии этого дурацкого Sex and the City, которую я посмотрел, был момент с молодоженами, которые ели одной вилкой. Я не раз это видел — одна вилка, одни мысли… «Тебе не стоит идти туда-то и сюда-то, дорогой!» — «Да, я тоже так думаю, дорогая!» Да, это я видел сотню раз. Мэтт с Либби тоже едят одной вилкой — и почему-то именно с тех пор, как назначили дату свадьбы. Не зря журналюги дают парам дебильные имена вроде Беннифер или Бранджелина — было два свободных человека, а получилось словообразование с четырьмя конечностями и одной fucking башкой — почему-то с женскими мозгами. Я представил на мгновение, как Шенн с Кэтрин едят одной вилкой… и тут же вскочил, вызвав недовольное полурычание Иуды, лежащего до этого на моих ногах. Черт, черт, черт! Нет! Я обошел диван вокруг, потом еще раз… Мэтт сказал, что это его решение — уйти из группы. Его, кто же спорит?! Но ушел бы он, если бы не Либби? Фиг! Вот в чем вся соль!.. Кэтрин… Они расстались, потому что Шенн тогда выбрал музыку, выбрал… меня. А сейчас? И если даже и не Кэтрин, то может появиться другая…

Я схватил альбом с эскизами и карандаш, но лист быстро превратился в лохмотья из-за скопища резких линий, которые, наверное, были выражением моих чувств. Альбом отправился на мою кровать, а я сам уселся на перила на втором этаже и свесил ноги вниз. Подо мной стоял столик, заваленный журналами. Мне пришло в голову, что если бы я свалился, то заработал бы минимум перелом. Бесславный конец Джареда Лето! Я невесело усмехнулся. Надо было посмотреть в лицо правде: на меня снова навалился тот самый страх, который в последнее время стал моим постоянным кошмаром. Я никогда не боялся одиночества — но при условии, что я буду знать: мой брат со мной. Раньше я думал, что даже если Шенн женится, ничего не изменится. Но как же это было наивно! Я снова вспомнил Мэтта и его взгляды на Либби, это недавно появившееся равнодушие в глазах. Если Шенн жениться… это будет еще хуже, чем даже если бы его переманили в другую группу. Я не верил всерьез в возможность того, что он бы ушел, это было бы предательством — я точно знал, что он не сделал бы этого. Я мог бы поставить на это свою жизнь. Но женитьба, жена… Это ведь не предательство? Он же не принадлежит мне… ну, в этом смысле! Поначалу все было бы, как всегда: чуть больше внимания ей, чуть меньше — мне, а потом… Как Мэтт. Только в миллион раз больнее для меня.

Пустота обступила меня. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. По-моему, Иуда совсем не понимал, почему я бесконечно, крутя головой и зажмурив глаза, повторяю слово, которым обычно запрещал ему грызть мебель… Потом я напился снотворного и завалился спать, сжимая в руках Blackberry, думая, может, позвонить ему… Нет.

 

***

 

Я встал рано утром с головной болью и, увидев мокрое полотенце, прищемленное дверью ванной, понял, что Шенн все же вернулся ночью. Я специально проторчал на кухне больше часа — чтобы дождаться его. Накормил Иуду, выжал сок на двоих, приготовил тосты, выбросил, потому что они мне не понравились, потом приготовил вторую партию, выбросил, потому что подгорели, затем — третью, но они быстро остыли. Йогурт, овсянка… повторим? Фрукты, минералка, чай… Наконец, Шенн соизволил спуститься: буркнул мне «Доброе утро» и, даже не глянув на тосты и художественно разложенные мной очищенные апельсиновые дольки, схватил стакан с соком.

— Ты что, надрался вчера? — я старался вести себя, как обычно.

— Всего один бокал вина.

— Ну да!

Шенн выглядел изрядно помятым, бледноватым и небритым. Я сидел на подоконнике с третьей по счету чашкой шоколада, смотрел на его голую спину и дико взъерошенные на затылке волосы, пока он наливал себе кофе, и все ждал, что он расскажет про Кэтрин.

— С чего это я тебе врать буду?

— И правда, с чего бы? — я вложил в этот вопрос весь свой сарказм и недосказанность, которая меня мучила всю ночь, но с утра Шеннон не распознает в моем голосе нюансов. Он и бровью не повел. Промолчал. Значит, не скажет?

С минуту мы молча пили каждый из своей чашки, а потом зазвонил телефон Шенна. Он ответил и, к моему облегчению, это была не Кэтрин. Он отвлекся на телефон, а я, воспользовавшись этим, просто разглядывал его, прислушивался к его голосу. Я представил на минуту, что его… нет. Что он где-то в другом доме, с другим человеком, что какая-то чужая женщина целует его в щеку… в губы… и отдает ему стакан с соком. Он смотрит на нее, а меня в этой картинке вообще нет. Далекий «братец Джаред» живет в другом доме и пьет кофе один… ну, или с кем-то — не важно, главное, что без Шенна. Не хочу. Я снова, как вчера, помотал головой, так, что в ней отозвалась ночная боль. Так не должно случиться! Мне вдруг нестерпимо захотелось подтащить брата к себе, обнять — так, чтобы его щека царапнула мою шею этой его щетиной, вцепиться в его плечи, услышать от него что-то… ободряющее, успокаивающее. Даже если бы это было что-то грубое вроде сказанного тогда в машине «Я никуда не уйду, идиот!». Мы всегда были вместе. Всегда. Часто, когда люди говорят «всегда», они имеют в виду: с пятнадцати лет, с перерывами или что-то в этом духе. Но в нашем случае «всегда» — это именно «ВСЕГДА». Fuck, я просто не смогу без него! Шенн отключился, и я поспешил опустить глаза, чтобы он случайно не прочел в них отчаяние. И бог знает что еще.

Шеннон подошел к мойке, чтобы поставить в нее чашку, его локоть случайно скользнул по моему колену. Он остановился — и наши взгляды внезапно встретились. Я почему-то затаил дыхание. Это был такой момент… ну, как момент истины. Если бы в этот момент он сказал что-то вроде: «Скорей бы уже закончился этот хренов перерыв — мне скучно здесь», я бы поверил, я бы успокоился. Но Шеннон просто смотрел на меня своими чересчур темными со сна глазами — странно и задумчиво, будто размышляя о чем-то своем. Мне вдруг стало жарко и как-то неловко от этого его тяжелого взгляда. Потом он облизал губы и хрипло спросил:

— Ты Иуду кормил?

— Иуду? — я заморгал, не понимая, о чем речь. — Д-да, а что…

— Почему он опять грызет ножку стола?.. — Шенн развернулся и рявкнул на бедного пса: — Иуда, НЕТ! — Тот виновато опустил морду и присел под столом. Я недоуменно смотрел на Шенна и чувствовал себя… глупо. Глупо и странно. Я знаю своего брата, клянусь богом, очень хорошо знаю — но есть в нем какие-то… омуты,  недоступные мне «провалы», которые запутывают меня и даже пугают, потому что я ни черта в них не понимаю.

 

2. I want to fall...

 

Я надеялся, что новые концерты отвлекут меня хоть немного от всех этих мыслей, которые сводили меня с ума, но, похоже, я слишком многого хотел от возбужденной толпы фанатов и бесконечной тряски в автобусе. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, родители которого находятся на грани развода: семья вот-вот развалится и папа уйдет из дома, а малышу никто ничего не говорит. Это было глупо, но я просто не мог «выключить» все эти мысли. Когда Мэтт звонил Либби, я старался отвлечься, потому что это меня нервировало; когда Шенн выходил из автобуса или номера гостиницы, чтобы поговорить по телефону, мне мерещились всякие ужасы — то Кэтрин, то боссы из Virgin… Как только он возвращался, я с подозрением вглядывался в его лицо, пытаясь понять, о чем он думает. Я медленно, но верно превращался в параноика. Но хуже всего было то, что я пытался найти выход. Я не собирался сдаваться, за несколько дней вспомнив, наверное, всю нашу с Шенноном жизнь. Мне стало ясно: все эти годы я «окружал» своего брата, я всегда старался заполнить собой все пространство вокруг него, чтобы не осталось места ни для кого, ни для чего другого. Все детство и юность мы были вместе, я не отходил от него ни на шаг — общие друзья, общие интересы… да я, наверное, лучше помнил всех его девушек и друзей, чем он сам! Потом кино — я отчаянно тащил его, упиравшегося, в эпизоды фильмов, в которых я снимался, — чтобы он был рядом во время съемок, чтобы очередной фильм стал «нашим», а не «моим». Потом, когда он наотрез отказался играть очередного фрика в очередном моем фильме и согласился на пару музыкальных проектов со своими друзьями, меня охватила паника… наверное, похожая на эту. Я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга: я все больше снимался, а Шенн стучал на барабанах вечером и на электронной пишущей машинке — днем, иногда так погружаясь в себя, что его было не дозваться. Я тряс его, а в ответ получал раздраженный взгляд — как на надоедливое насекомое, которое мешает думать. Мы все еще занимались вместе музыкой, мы могли часами обсуждать свои идеи, но в какой-то момент я отчетливо понял: наши мечты становятся все более иллюзорными, все более… мечтами, причем несбывшимися, а реальность — вот она: мы оба занимаемся чем-то другим, денежным, доходным, интересным, но… все это было не то. И я сделал выбор. Тогда я думал, что теперь Шеннон мой навсегда: наша общая мечта начала сбываться; сначала было безумно трудно, но я вцепился в нее когтями и зубами, бросил все, что мне мешало, почти не жалея. Наградой мне были первые фанаты, знавшие наизусть все наши песни из первого альбома, и — главное — экстаз моего брата, разносящего свою установку в помоечных ночных клубах, где мы сначала выступали. Группа связала нас крепче, чем узы крови, теперь мы не могли существовать один без другого. И в какой-то момент я понял: я могу обойтись без многого — без кино, без живописи, без большинства друзей, без… Кэмерон или Скарлетт, Сары, Николь… Если у меня будет группа и Шеннон. Шеннон и группа. И так было до того самого факин дня, когда Мэтт собрался уходить. Мое главное «если» было под смертельной угрозой — или я просто только сейчас заметил эту угрозу? Если уйдет Шеннон, не будет никакой музыки, никакой группы. А Шеннон может уйти только в двух случаях: если я сделаю ему что-то ужасное, и если он женится. Как Мэтт.

Да, тогда я понял, что это единственное мое слабое место в той «китайской стене», которую я выстроил вокруг нас с моим братом, — любовь. Если он полюбит кого-нибудь по-настоящему, все рухнет. И что я мог с этим сделать? Что?!

Мое настроение менялось, как море, и Шеннон только подливал масла в огонь. Сегодня он одергивал меня после ругани с охранниками, сдвинув брови: «Хватит отрываться на парнях, Джей, они не виноваты, что у тебя плохое настроение!», а завтра усаживался рядом, обнимал меня за плечи и, восхищенно улыбаясь, прижимаясь к моему плечу грудью, говорил, что я охренительно выступал сегодня вечером. Меня бросало то в холод от его упреков, то в жар от его похвал… я просто стал чересчур чувствительным к его поведению, к его словам и взглядам…

Знаете, как это бывает: ты думаешь и думаешь о чем-то целыми днями, не переставая, а потом вдруг, когда ты уже отчаялся и расслабился, тебе в голову приходит решение — готовое, логичное и прекрасное в своей завершенности. Так случилось и со мной. Не знаю, из каких глубин подсознания это решение всплыло, но в первое мгновение оно ужаснуло даже меня самого.

Это был совершенно бессмысленный вечер в концертном автобусе: в этот день мы не выступали, но нужно было успеть доехать до другого штата, а мы замешкались с аппаратурой, плюс в этой консервной банке что-то сломалось… в общем, мы ехали без остановки — и меня уже просто подташнивало от размеренного движения и едва слышного гула двигателя. У нас были кое-какие планы на вечер, мы должны были что-то там обсудить, но Мэтт был в «коме» и уже в девять вечера завалился спать, Шенн сказал, чтобы я расслабился, и вообще в этот день не воспринимал меня всерьез, что меня, честно говоря, страшно злило, поэтому я просто сидел на диване с лэптопом на коленях и тупо разглядывал очередной контракт на Lollapaloos’у, который мне прислали из Virgin. Шеннон и Томо возились напротив меня: сначала травили какие-то анекдоты, потом начали бороться, а когда я отвлекся от мелкого шрифта на экране и поднял на них глаза, Томо уже визгливо хрюкал, дергая ногами, под щекочущим его Шенном. Я гневно уставился на них, но на меня никто и не думал обращать внимания. Вместо того чтобы обсудить клип, как мы планировали, они… фигней всякой страдают! Я захлопнул лэптоп — все равно в таких условиях невозможно сосредоточиться… Довольно хихикающий Шенн все еще не отпускал Томо, а тот — багровый и вспотевший — барахтался под моим братом, как вареный краб. Я и сам боюсь щекотки… Я представил себя на его месте и поежился от возбуждающей дрожи, которая пробежала по спине и скрылась где-то под ремнем джинсов. Мой взгляд упал на обалдевшее лицо Томо…

— Шенн, оставь в покое Томо! — думаю, мой голос прозвучал слишком резко, потому что наш гитарист выглядел явно удивленным, впрочем, ненадолго, потому что спустя мгновение Шенн (который меня будто и не слышал) уже с еще большим энтузиазмом щипал его, запустив руку под майку. Я не смог усидеть на месте — вскочил, подошел к столику, включил чайник, не зная, куда деть себя. Мой брат и Томо с этой точки зрения выглядели почти развратно, и, глядя, как близко губы Шеннона от скулы вертящего головой Томо, я испытал сильнейшее желание бросить в них чем-нибудь тяжелым… или мокрым… Я отвернулся и стал дрожащими руками заваривать для себя чай. Черт, как меня все это достало! Когда я, наконец, сделал первый глоток обжигающей бледно-зеленой жидкости, они, к счастью, успокоились. Я стоял и смотрел на них сбоку: Шеннон положил руку на плечо Томо и, смеясь, то и дело дергая его, пихая его под ребра, рассказывал что-то, недоступное сейчас моему затуманенному мозгу. Я пил, не чувствуя вкуса чая, и вдруг…

«Ну да, конечно!.. Нет!.. Джаред, ты просто псих… нет, ты — реально псих!.. Да, да, да… Это то, что нужно!» Пришедшая мне в голову мысль так поразила меня, что я вздрогнул всем телом и резко отвернулся от парней, расплескав свой чай на себя и пол. Шенн обеспокоено привстал:

— Эй, Джей, ты там не обжегся?

— Нет… Нет, просто чуть-чуть облился, пойду переоденусь! — не своим голосом пролепетал я и помчался в холодную крошечную ванную — одно из тех немногих замкнутых пространств автобуса, где можно было побыть наедине с самим собой. Запер за собой дверь и прислонился к ней спиной, вздохнул. О боже.

Да. Да. Fuck. Да. За эти годы я стал для Шеннона всем — семьей, лучшим другом, одногруппником, помощником и одновременно тем, о ком он заботился. В его сердце остался всего один малюсенький клочок места — места для любимого человека. И я, клянусь богом, займу этот клочок! Я построю на нем целый замок с неприступными сторожевыми башнями и сделаю так, что никто не сможет даже приблизиться к нему. Аминь. Я — fucking эгоист, но я просто защищаю то, что принадлежит мне.

Я умылся холодной водой и несколько минут буравил взглядом свое собственное отражение в зеркале. «Ты — псих… и извращенец, — прошептал я чуть слышно, глядя в свои глаза с чуть расширенными зрачками. — Псих, но, черт побери, гениальный!» Я еще не знал, что буду делать, как буду себя вести, я не был уверен в том, что придумал; впервые в жизни я чувствовал, что ступаю на по-настоящему опасную дорогу, что иду ва-банк, рискую всем, что у меня есть. Но, глядя на то, как вода крупными каплями стекает по моим щекам, я также чувствовал, что я — на правильном пути. Безумие. Теперь уже настоящее…

 

***

 

О, конечно, я сомневался. Перед концертом Шеннон барабанил своими палочками в гримерке, прикрыв глаза и покачиваясь в такт, а я смотрел на него и все думал, думал, думал. «Бля, это же мой брат. Это же Шеннон! Опомнись…» Но такие мысли приходили ко мне не так уж часто. Я запустил в свой мозг идею, которую одобрило мое сердце — и «атомный реактор» заработал, я уже не мог остановиться — так всегда было. Первый практический вопрос, который у меня возник, был и самым сложным: как далеко я собираюсь зайти? Эта мысль посетила меня прямо на концерте, когда я один с гитарой пел WIAD. Шеннон стоял за сценой и, смотря на меня, шевелил губами, повторяя каждое слово, а я периодически поворачивался и глядел на него, завороженный ощущением, будто мы одни в этом зале. Еще до того, как мы оба пропели — я громко и проникновенно, а мой брат — беззвучно — финальное «…in love…», я уже ответил на свой вопрос: «До самого конца».

Второй вопрос был обманчиво-несложным. И я, и Шенн имели кое-какой опыт не только с девушками, но мы оба никогда не были пассивом — а значит, не могли по-настоящему считаться даже бисексуалами. И я не представлял, мог ли вообще мой брат запасть по-настоящему на парня — любого. Это был спорный вопрос, и я решил проверить это на практике, осторожно прощупав почву. Странно, но я не думал о том, смогу ли Я. Было еще кое-что… Когда мы были еще детьми — я помнил все это очень смутно, а иногда, вдруг вспоминая что-то такое, говорил себе, что это просто фантазия, сон, — мы были очень близки с Шенном. Даже слишком. Может, дело в отце… может, в том, что мы были предоставлены сами себе 20 часов в сутки… может, потому что я был младше и нуждался в заботе… Кто знает? Я помнил всего несколько эпизодов — как вспышки. Помнил, как мы спали вместе, в одной огромной кровати, как засыпали, шепча друг другу что-то прямо в лицо, так, что дыхание обжигало, накрывшись с головой одеялом, задыхаясь под ним. Как потом просыпались и долго лежали с закрытыми глазами, сдерживая дыхание, чтобы не нужно было подниматься, отрываясь друг от друга. Как Шеннон стискивал мою ладонь в своей руке, когда мы в очередном чужом городе шли мимо компании воинственно настроенных ребят, как я прижимался к нему. Как однажды мы, почти уже подростки, вместе влезли в огромный фонтан — была почти ночь — страшно вымокли, а я с внезапным удивлением и восхищением смотрел на своего брата и завидовал его более крепкому по сравнению со мной телу, любовался им и… гордился… А потом? Потом мы выросли… С детства осталось только мое желание касаться Шенна, видеть его всегда, чувствовать его взгляд на моей спине — поддерживающий, защищающий. В старших классах школы мы, кажется, были обычными школьниками — дрались, встречались с девчонками, сходили с ума по музыке, подрабатывали, занимались всем на свете, мечтали. Только иногда я хотел, чтобы Шенн, как в детстве, взял меня за руку… или обнял под жарким одеялом… Я и сам тогда не знал, чего я хочу от него. А, был еще один случай… об этом я вспомнил случайно…

Однажды шел сильный дождь — и из-за этого днем было почти темно, мы ехали совсем медленно, но я не нервничал из-за этого: у меня почему-то было совсем сонное, уютное настроение, которое портила только навязчивая боль в ступне ноги, которая приходила периодически, никогда не предупреждая. Проклятая «Глава»! Я не стал пить антибиотики, потому что и так уже на треть состоял из этой химии — после всех моих болезней. Шеннон недолго смотрел на мое несчастное лицо: он принес мой согревающий крем, содрал с меня носок и стал массажировать ногу. Спешить нам было некуда, Мэтт и Томо играли на гитаре, передавая ее друг другу — что-то типа игры «продолжи мелодию», а я с грустью наблюдал за этой идиллией. Но чем дольше мускулистые пальцы Шеннона мяли мою ступню, тем больше я растекался горячей лавой по дивану: нога согрелась — и тепло поползло вверх, немного замешкалось у живота, дошло до груди, затопило последние остатки рассудка. Я чувствовал себя кошкой, которую хозяин загладил до невменяемого состояния. Очередной кусочек в исполнении Томо был очень мелодичным, моя нога лежала на колене брата, я смотрел на Шеннона в профиль и вспоминал один случай из нашей юности…

Мне было всего семнадцать и у нас было что-то вроде вечеринки-мальчишника. Парни напились, конечно, мы все обкурились — несильно, но все же — какой-то легкой травой, и засели играть в карты. По плану у нас был ночной клуб, девочки, все такое, но на улице так же, как сегодня, лил настоящий ливень, мы согрелись и, валяясь прямо на полу гостиной вшестером или всемером, дружно решили остаться на месте. Сначала были шуточки из разряда «не для маминых ушей», потом мы начали рассказывать всякие позорные истории из своей личной жизни и, наконец, дошли до того, что стали строить из себя развратников столетия. Помню, я заплетающимся языком заявил, что мог бы, если бы захотел, переспать с кем угодно, что у меня, типа, «широкие взгляды», и еще гнал какую-то ерунду. И тогда Грейди — приличный мальчик из приличной семьи, правда, обкурившийся больше всех — сказал:

— А спорим, что не с кем угодно?!

— Я говорю: с кем угодно!

— Это ты сейчас так говоришь, под кайфом… Ты даже не любого поцеловать бы мог, малыш! Что-то мы тебя не замечали за особыми извращениями!

— Спорим? — в нормальном состоянии я ненавижу все эти идиотские пари, но моя кровь уже взыграла, и я был готов на все. К сожалению, Грейди тоже.

— ОК, спорим, ты не сможешь поцеловать Фрэнки из 45-й квартиры!

Фрэнки из 45-й квартиры был гомофобом-громилой, и все знали, что он два раза сидел за избиение чуть ли не до смерти каких-то парней. В общем, он был полным отморозком, причем реально опасным. Я, несмотря на все это, вскочил и уже сделал неверный шаг в сторону двери, готовый к подвигу почище «убить дракона», но Шеннон, до этого следивший за нашей перепалкой с ленивой улыбкой, вдруг ожил, схватил меня за руку и дернул вниз так, что я рухнул на ковер.

— Эй! — это все, на что меня хватило.

— Никуда ты не пойдешь, ясно? — для верности он еще и на Грейди глянул с таким видом, что тот не стал настаивать. Правда, в его извращенных мозгах созрела другая идиотская мысль.

— ОК, это было бы глупо… fucking shit, да Фрэнки бы размазал тебя по своему мустангу тонким слоем!.. Но ты тут трепался про широкие взгляды и все такое… Спорим, ты не смог бы поцеловать… своего брата?!

Грейди победоносно откинулся на подушке и затянулся окурком косяка. В другой обстановке все наши друзья поржали бы и назвали бы его придурком, но затуманенные мозги жаждали чего-нибудь оригинального. Джим — самый здравомыслящий и старший — только присвистнул и засмеялся, переводя взгляд с меня на Шеннона. Я не мог отказаться — после неудачи с Фрэнки. Да и не особо хотел… Я медленно повернулся к Шеннону, и Грейди уточнил для верности:

— В губы!

Мой брат снова просто улыбался — дурь всегда на него именно так действовала. Он оставлял выбор за мной, я по его глазам видел, что он не будет сопротивляться и винить меня за это. Тогда я наклонился к нему, упираясь коленкой в пол, и поцеловал его… Меня тогда поразило то, какие мягкие и нежные у него губы, чуть влажные, горячие… И ровно в это мгновение вся дурь выветрилась из моих мозгов. Без остатка. Ее прогнал страх, потому что я вдруг понял, что мне не хочется останавливаться на легком поцелуе «для зрителей». Я отстранился, бросил мимолетный взгляд в его полузакрытые блестящие глаза и, триумфально, но фальшиво, улыбаясь, уселся на своем место, сорвав аплодисменты. Мы с Шенноном никогда об этом не говорили, я, честно говоря, думал всегда, что он просто не помнил этого эпизода. Я же в сотый раз вспомнил его, валяясь на диване автобуса и наслаждаясь массажем. Боль не ушла, но успокоилась, свернулась калачиком и, зевнув, заснула до следующего дождя. А я смотрел на приоткрытые губы Шеннона и думал, что… что я-то уж точно не испытаю отвращения, если между нами что-нибудь произойдет.

Я колебался, не зная, какую тактику выбрать, и, наверное, вел себя странно. Я все время наблюдал за Шенном, замечая, как он реагирует на то, что делаю и говорю. Забавно, но за это время я узнал о наших отношениях больше, чем за все эти годы, с самого нашего рождения. Это была ценная информация… Например, я заметил, что его раздражает, когда я говорю о нем на интервью или с незнакомыми людьми, ему нравилось быть густой безымянной тенью за моей спиной, а как только я произносил «My brother…», его плечо рядом с моим напрягалось и каменело. Я заметил, что он постоянно следит за мной, где бы мы ни находились; он будто регистрировал краем глаза каждое мое движение, каждый мой жест. Это было странно, потому что Шеннон часто не отвечал на мои вопросы, игнорировал мои недовольные взгляды и восклицания, — но при этом все прекрасно замечал.

И, естественно, он заметил и то, что я изменился. Я все меньше раздражался по поводу и без повода, перестал подкалывать Мэтта, стал задумчивым. Мы работали еще интенсивнее, чем раньше, но теперь я сам поражался своему спокойствию: я сконцентрировался на брате, он занимал все мои мысли, а все остальное в моей жизни стало фоном. Кажется, это его удивляло, но он ничего не комментировал. Только однажды, поймав мой испытующий взгляд, он с подозрением прищурился:

— Откуда это вселенское спокойствие, Джей? У нас концерт под вопросом, а ты еще никого из организаторов не прикончил…

— Ха-ха, очень смешно! — я скривился.

— О чем думаешь? В последнее время ты весь в себе…

Я покраснел. Серьезно. Я о тебе думаю, Шеннон. О том, как тебя соблазнить.

— Ну… про клип думаю следующий — пора уже…

— Думаешь, стоит?

— Да, пока Мэтт в группе. Это его альбом, мы вместе записывались, вместе концерты отрабатывали… Это несправедливо — клип без Мэтта.

— Согласен. И какие мысли?.. Песню выбрал?

— Нет… не знаю…

На этом расспросы Шенна закончились. Наверное, он решил, что я впал в одну из своих разнообразных творческих депрессий, и больше меня не тормошил, только стал присматривать за мной еще внимательнее. Закрывал окно позади меня, когда я увлеченно мучил ноутбук, в провинциальных кафе и ресторанчиках, где мы иногда завтракали, заказывал для меня десерты и заставлял их есть, отправлял меня спать, если мне случалось засиживаться почти до рассвета.

Однажды, встав в часа три ночи, он хрипло заявил, что если я не улягусь, наконец, спать, он разберет ноутбук на клавиши. Я, естественно, послушался его, кое-как стянул с себя джинсы и под надзором Шенна полез на свою полку. В этот момент автобус чуточку качнуло, как бывало при мягком повороте, и я дернулся, теряя равновесие… и в то же мгновение я почувствовал руку брата на моей талии. Он поддержал меня и еще придал мне ускорение, запихнув меня наверх почти силой. Я улегся и в каком-то ступоре смотрел, как он возвращается в постель, зарывается в свои одеяла… Я все думал, думал… О том, что Шеннон стоял сзади, следя, чтобы я добрался до пункта назначения, до самого конца. Не знаю, что меня так поразило. Я долго еще лежал без сна, и только в эту ночь осознал до конца, почему Шеннона всегда так бесит, если со мной что-то случается на концерте или на съемках, почему он готов порвать на клочки виновных. Да, он обо мне беспокоится, он боится за меня, но тут есть еще кое-что: он должен знать, что сделал для меня все возможное, он должен держать ситуацию под контролем. Беспомощность — вот что его выводит из равновесия.

Он продолжал заботиться обо мне, как о ребенке. Все это тоже стало для меня откровением; раньше я не замечал этого, потому что всякий раз, когда он так себя вел, мне действительно было очень плохо, я действительно едва держался, чтобы не сорваться, я умирал от бессонницы и миллиона ужасных мыслей. А в этот раз со мной все было более-менее хорошо, но мой брат об этом не знал — и продолжал себя вести со мной, как заботливый папочка. Я с изумлением и жутким чувством вины за обман наблюдал за этим… и только укреплялся в своем решении.

Но самое трудное было впереди: я должен был убедиться в том, что Шеннон сможет воспринять меня не как брата или капризного ребенка, которого нужно укутывать шарфиком перед выходом на улицу, а как… как нечто большее. И я начал — крайне осторожно! — прощупывать почву, прекрасно понимая, что играю с огнем. Шенн, конечно, привык к моим причудам, но вот этого он может и не понять… Была еще одна проблема: мне трудно было стать брату еще ближе, чем мы и так были. Мы носили одни вещи, мы проводили все свободное время и жили вместе… развлекаясь в каком-нибудь клубе или ресторане, я и так едва не на коленях у Шенна сидел. Черт побери, когда я заболел в последний раз, Шенн помогал мне принимать ванну, вытирал меня махровым полотенцем и натягивал на меня штаны!  

 Первые мои прикосновения — не такие, как обычно, более мягкие, ласковые — прошли незамеченными: Шенн явно пребывал в уверенности, что я делаю это из-за грусти, из-за разочарования в Мэтте, что мне просто нужна поддержка. Я садился рядом с ним на диван, в уголок, упирался плечом в его грудь, прижимался ногой к его ноге и иногда даже ронял голову на его плечо, притворяясь сонным, но он всего лишь мог положить руку мне на плечо или сказать что-то вроде: «Ты так мало спишь, скоро на ногах не сможешь держаться!». На интервью я постоянно поворачивался к нему, но не так, как раньше, — ожидая кивка одобрения, а глядя на его губы, в его глаза. С такого небольшого расстояния и в студийном освещении они часто казались совсем зелеными — настолько, что я терял нить разговора, запинался и нервно облизывал губы, понимая, что думаю совсем не о том, о чем следовало бы. Однажды я подошел к сидевшему на стуле и болтающему с Мэттом Шеннону сзади и, не успев даже подумать о том, что я делаю, запустил пальцы в отросшие волосы брата. Он вздрогнул, но тут же засмеялся:

— О да, Джей, массаж головы — это то, что мне сейчас нужно! — но в его голосе слышалось смущение. Чуть-чуть, маленькая капелька, но оно там было. Я пропускал короткие пряди его волос между пальцами, гладил его затылок «против шерстки», прижимаясь к его спине животом, специально задевая подушечками пальцев нежную кожу за ушами, на шее… Я был словно во сне и отстал от брата только тогда, когда поднял глаза и встретил удивленный взгляд Мэтта.

В другой раз, после концерта мы должны были давать небольшое интервью, а потом еще была автограф-сессия и фанаты возле автобуса. Мы по очереди приняли душ, и я почти натянул на себя майку, когда мне в голову пришла блестящая мысль. Я схватил черный карандаш для глаз и бросился наперерез выходящему из душа Шенну, старательно изображая мольбу во взгляде:

— Шенн, помоги мне подвести глаза!

Шенн остановился и уставился на меня, как на кретина:

— С чего бы это? Ты же всегда сам их красишь?!

— Ну, брат, сегодня я хочу, чтобы все было идеально ровно — нас будут снимать, опять все журналюги будут вопить, что у меня подводка кривая и все такое… Бля, ну ты лучше нас всех это умеешь делать!

Oh, hell… Ну ладно, сядь вот на тот столик!

К моему разочарованию, Шеннон надел свитшот и только потом взял у меня из рук карандаш. Сидя на столике, я оказывался чуть ниже Шенна, и ему действительно было удобно. Он совершенно бесцеремонным жестом раздвинул мои ноги, чтобы подвинутся ко мне поближе, немного запрокинул мою голову и принялся терзать карандашом мои несчастные веки, придерживая мой затылок свободной ладонью. Я чувствовал себя сушеной бабочкой, наколотой на бархатную подушечку, но мои ноги прижимались к талии Шеннона, его руки крепко держали меня, а губы были так близко, что я ощущал на своей коже его чуть слышное теплое дыхание. Он внимательно смотрел на мои веки, но не в глаза. Это… раздражало.

— Мне больно. — Я положил ладонь на его плечо, привлекая его внимание. Карандаш мгновенно замер в воздухе, его взгляд с трудом перефокусировался на мои глаза, скользнул куда-то вниз и тут же вернулся:

— Не ври, тебе не может быть больно. — Он уже улыбался, думая, что я просто подшучиваю над ним. Все мысли выветрились из моей головы — он был слишком близко. Мы вообще были в неравных условиях: он думал, что просто помогает младшему братишке, а я смотрел на его губы, чувствовал его ладонь на затылке и думал о том, что если бы мы были одни и в другом месте, если бы его лицо было еще чуточку ближе, если бы я знал, что он не даст мне в глаз, я бы… может… Я потряс головой, зажмурившись, и снова расслабился:

— Вечно ты мне не веришь! Наверное, карандаш попал в глаз…

— Больше вертись — я тебе его вообще выколю!

— Я сижу спокойно.

— Ага, это я, наверное, трясу башкой!

— Все, видишь, я не шевелюсь, заканчивай!

— Сейчас сам будешь краситься, художник хренов!

Нас обоих уже трясло от смеха.

Fuck, не дергайся, а то будут у тебя глазки Клеопатры…

Я демонстративно хмыкнул и тихо — только для Шеннона — сказал глумливым голосом, словно в шутку:

— Только если ты будешь моим Марком Антонием…

Мы все еще улыбались, но мой брат уловил в моим голосе какую-то особую интонацию, да и смысл моей реплики был двусмысленным; он быстро глянул мне в глаза, но потом сделал вид, что ничего такого и не слышал вовсе. Больше приставать к нему в тот раз я не решился, тем более что и так еще добрую неделю после этого вспоминал его почти-объятия и мощное тело — так близко…

Я видел, что Шеннон начал настораживаться, хоть и не подавал виду. Не представляю, на что он списывал мое поведение, все эти намеки, мои томные взгляды, прикосновения, неожиданно появившуюся покорность с моей стороны, но в любом случае, он явно не желал выяснять отношения, делал вид, что ничего особенного не происходит. Это почему-то обнадеживало меня, особенно когда в его взгляде появлялось смущение или даже смятение, когда он быстро отводил глаза, когда не отталкивал меня, принимал мои невинные ласки. Я не переступал пока грани; Мэтт иногда поглядывал на меня с подозрением, но его мысли витали где-то далеко, поэтому его можно было не опасаться. Томо же и вовсе ничего не замечал.

Но я еще не сказал о… себе самом. А вот тут, кажется, намечались проблемы. Я будто раздвоился: часть меня все еще была расчетливой, почти коварной, она подбрасывала моему телу изощренные идеи и помогала сохранять хладнокровие, я вовсе не забывал про свою «миссию». Но была еще другая моя часть, которая крепла с каждым днем все больше. Это был комок противоречивых эмоций и неожиданных чувств, которые пробудились во мне только сейчас, которых я… боялся. Меня все больше засасывала моя же собственная ловушка, расставленная для моего брата. Я пытался соблазнить его, но при этом сам себя чувствовал соблазненным, одурманенным, я постоянно смотрел на Шеннона и думал о нем, сводя себя с ума. Если в самом начале я мог представить разве что поцелуй с ним, то уже через две недели одна его улыбка, несколько слов, взгляд, невинные объятия способны были взорвать во мне целый вулкан эмоций и фантазий. То, что представало перед моими глазами, заставляло меня дрожать от таких желаний, которых я еще никогда не испытывал. Меня завораживала новизна моих ощущений: наверное, что-то подобное чувствует четырнадцатилетняя девчонка, влюбленная в красивого учителя — она хочет его, он будит в ней неведомые ей раньше ощущения, но все это кажется ей ужасно запретным. Это влияло на наши выступления; толпа билась в экстазе от восторга, я носился по сцене с сияющими глазами, все время возвращаясь к барабанам Шеннона, а парни в один голос говорили, что это из-за моего вдохновения. Не рад был только мой брат, который прекрасно знал, что вдохновения у меня из-за хорошего или спокойного состояния души не бывает.

А еще я начал его ревновать. Ко всем и ко всему. Меня убивала его привычка лапать Томо, я ненавидел гитариста за то, что он отвечал на приставания Шеннона этими своими смешками, улыбками и восторженными взглядами. Это было глупо, я знал, что для Шенна это просто дружеская возня, но голос разума не всегда пробивался к моему сознанию через потоп эмоций. Он, как всегда, умудрялся в туре перезнакомиться с половиной Америки, и все эти люди, задерживающие его, хлопающие его по плечу, улыбающиеся ему, целующие его в щеку, болтающие с ним часами — все они раздражали меня. Я то злился, то чувствовал себя несчастным, то витал в облаках — и иногда испытывал эйфорию: на сцене и если удавалось утонуть в объятиях ничего не подозревающего Шеннона. В общем, я стал нервным влюбленным идиотом, который окончательно запутался в своих чувствах. То-то бы порадовались таблоиды, если бы смогли влезть в мою голову!

 

***

 

Наши отношения с Мэттом были не понятными ни мне, ни, наверное, ему самому. Сначала я злился, я постоянно намекал ему на то, что из-за него у нас будут серьезные проблемы, я и на самом деле считал его предателем. Какое-то детское чувство — ведь он ничего не должен ни мне, ни группе, но именно это творилось в моей душе. Он молчал в ответ на мои нападки, только иногда, когда я уж слишком зарывался, Мэтт смотрел на меня своим фирменным укоризненным взглядом и отвечал в таком же духе. Периодически мне становилось стыдно за самого себя, но я просто не мог ничего с собой поделать. Потом, когда началась вся эта история с Шенноном, я полностью переключился с Мэтта на своего брата — и мои интриги отнимали у меня так много душевных сил, что за несколько недель вся злость на Мэтта просто… ушла. Чувство отчуждения, потом равнодушия — вот что осталось. Я скучал по тем временам, когда мы часами разговаривали, когда я доверял ему и советовался с ним, когда мы все вместе просиживали дни и ночи в студии, чувствуя себя сиамскими близнецами с четырьмя головами. Когда я смотрел на Мэтта, я вспоминал то, что ушло, меня охватывала грусть, иногда мне хотелось, как раньше, остаться с ним наедине и, сидя рядом, тихо-тихо рассказать что-нибудь неважное. Но одновременно я понимал, что это невозможно, что все ушло, все это в прошлом. Он изменился, я — тоже. И не знаю, в какую сторону. Просто мы стали другими. Его мысли были с Либби, мои — с Шенном, он строил планы, в которых не было трех сумасшедших марсиан, а я сквозь внезапно охватившее меня безумие выхватывал из своей фантазии идеи для новых мелодий, слов, шоу, клипов… Мы были на разных берегах Ла-Манша, и в конце концов я с этим смирился. Он понял это в тот день, когда однажды утром я налил ему кофе и с коварной улыбкой всыпал в его чашку сахара, прекрасно зная, что он пьет кофе несладким. Он возмущенно вскинул на меня глаза и наткнулся на мою наглую ухмылку от уха до уха.

— Джей!..

— Что, Воктер, боишься кариеса? — я все еще смеялся, и Мэтт тоже начал улыбаться — почти с облегчением, увидев в моих глазах то, что давно, наверное, искал, — прощение. Смотря на его улыбку, я почувствовал вину, только сейчас поняв, насколько его нервировало мое отношение к нему в последние недели.

— Отдай мне, если не будешь! — Томо уже протянул руку и схватил чашку Мэтта. Уж его-то сахар в кофе полностью устраивал. Но не успел он поднести ее ко рту, как мой братец с самым что ни на есть подлым выражением лица пихнул того под локоть — и в следующее мгновение на голубых джинсах Томо уже растекалось коричневое мокрое пятно.

— Черт, Шенн!

Мы все ржали, как психи — даже облитый кофе Томо — просто потому, что ощутили, как рассеялась невидимая грозовая туча над нашими головами. Мне стало тепло и хорошо. Проблемы оставались, но теперь я верил, что все будет хорошо. У Мэтта, даже если он будет и не с нами. У Томо, который громко чертыхался и клял Шенна из ванной. У Шенна и меня… у НАС, потому что мы будем вместе.

В одном из городов мы встретились с Либби, которая специально для этого проехала два штата. Мы спокойно поговорили, и она осталась ночевать в автобусе; Мэтт сиял — и я вполне мог его понять. Они сидели в уголке, обнявшись, а я, хмуро глядя на них, вдруг испытал новый приступ решимости…

 

3. I'm going hunting...

 

Очередной перерыв обещал стать неделей сплошной беготни, но неожиданно все дела разрешились сами собой, несколько интервью отменили, и добрые пять или шесть дней оказались в моем почти полном расположении. Я обещал себе выспаться и подумать, наконец, о новом сингле — впрочем, я уже тогда подозревал, что последнее так и останется пустым обещанием: у меня не было ни настроения, ни вдохновения. Я был слишком втянут в свои внутренние переживания…

Моя игра была нечестной — и я это прекрасно понимал. Шеннон был уверен, что я страшно переживаю из-за Мэтта, что у меня зреет какая-то гениальная идея по поводу клипа, что я не сплю по ночам из-за своих фантазий. Он жалел меня и позволял мне все. Совершенно. Из-за моих капризов мы не поехали к бабушке, хотя Шенну хотелось немного отвлечься от Лос-Анджелеса, перенаселенного звездами и репортерами; а я не хотел погружаться в семейную атмосферу, прекрасно зная, что в таком случае у меня не будет никакой возможности побыть с Шенном наедине, что нас снова охватит это ощущение — будто мы все еще дети, школьники с океаном фантазий. Я талантливо разыгрывал меланхолию — и выходило у меня гениально, частично из-за того, что я действительно был в смятении, я был потерян и переполнен сомнениями. Я на самом деле мучился — но не из-за того, о чем думал Шеннон, я пользовался своим положением и его заблуждением. И — да: я лгу. Мне не было стыдно за это.

В большом пустом доме, куда имели доступ считанные люди, в полутьме второго этажа, затененного многочисленными бамбуковыми жалюзи, в тишине, Шеннон принадлежал мне безраздельно, и он не желал оставлять меня одного. Нас почти не тревожили, и даже слепящее солнце совсем не проникало в наши комнаты. Чего еще было желать?.. Но я снова кривлю душой: мне этого было мало; я не умею останавливаться на полпути. Шеннон с первого дня приезда домой вдруг стал сонным и задумчивым: он подолгу валялся на диване в гостиной с плеером в ушах или лежал на своей кровати на животе, разглядывая в ноутбуке архив всех своих фотографий. Однажды я застал его за рассматриванием содержимого папки с моими фото: на них я смеялся в камеру, недовольно смотрел исподлобья, спал на автобусной полке, выходил из душа с мокрыми волосами, держал в руках найденную в гостиничной ванной розовую облупившуюся резиновую уточку, мрачно рассматривал что-то в окне… Этих фотографий было бесчисленное множество — и на всех их я был самим собой. Только Шенн видел меня таким, настоящим. Я встал на колени рядом с лежащим Шенном, наклонился над экраном, касаясь своей щекой виска брата, и просил показать то ту, то эту фотографию, затягивая этот чудесный момент: теплый и уютный Шеннон, его пальцы на «шарике» ноутбука, запах его волос, смешинка в уголке его глаза, опускающиеся ресницы. Я едва удержался от соблазна прикоснуться губами к его шее – к той точке, где мыском сходились волосы на затылке, где поблескивала серебряная цепочка… Струсил вначале, а потом зазвонил проклятый телефон — и все закончилось. Когда я вскочил, чтобы успеть поднять трубку, Шенн со смехом дернул меня за штанину, и я уткнулся носом в кровать, тоже смеясь и грозя ему страшной местью. Через минуту я уже говорил по телефону из своей спальни, а чувствительная кожа на щеке еще помнила бархатистость покрывала на кровати моего брата…

Иногда я подбирался к нему очень близко — настолько, что сам отступал, прежде чем Шенн успевал отреагировать. В один из вечеров, например, я ввалился в его спальню и заявил, что у меня бессонница. Вид у меня, наверное, был самый что ни есть жалкий, потому что как иначе объяснить то, что Шенн не вышвырнул меня из своей кровати? Я улегся поперек, положив голову на его голый живот, с неожиданным смущением думая о том, что, похоже, Шенн лег в постель совершенно обнаженным — его едва-едва прикрывало тонкое одеяло. За день дом нагревался — и кондиционеры, которые мы оба просто ненавидели за «искусственный» воздух, не помогали, ночью бывало душно и липко. Живот Шеннона был горячим, сам он почти спал, когда я атаковал его кровать, поэтому через мгновение я почувствовал, как его пальцы рассеянно поглаживают мои рассыпавшиеся по его торсу волосы. Я повернулся на бок, чтобы видеть его лицо; Шенн смотрел на меня через полуопущенные веки, лениво улыбаясь, и теперь моя щека прижималась к его груди. Я завороженно уставился на его почти бордовые губы и почувствовал, что у меня кружится голова. Какой брат? Шеннон? Нет, никакой он не брат… Братья не бывают такими…

— Ну как мне уснуть? Я схожу с ума от этого пекла, и в голове каша… — сказал я просто для того, чтобы что-то сказать, пытаясь запомнить это ощущение — прикосновение к чуть влажной коже Шенна. Он ухмыльнулся, и я понял, что он где-то на границе сна и бодрствования. Если бы я решил его соблазнить сейчас, он бы даже, наверное, не сопротивлялся бы. Его ладонь вдруг странно-невесомо скользнула по моей скуле, щеке, шее:

— Помолчи, от твоего горячего дыхания на моей коже мне еще жарче… — прошептал он так хрипло, что я вздрогнул и замер. Шеннон больше ничего не добавил — и через несколько минут уже глубоко спал, все еще улыбаясь. Я с сожалением уполз в свою спальню, тоже разделся догола и, ничем не укрываясь, упал на скользкую шелковую простыню лицом вниз. Мурашки пробежали по моей коже, как только я вспомнил голос Шенна, его затуманенные дремотой глаза. Помню, когда я засыпал, мне хотелось двух вещей — на выбор: услышать у своего уха любую ерунду, сказанную низким и возбужденным голосом моего брата, а затем оказаться прижатым к этим простыням его тяжелым телом, или же попасться на глаза Шеннону в таком виде, в котором я находился в тот момент — обнаженным, распростертым на кровати… Безумие. Снова.

На следующий день, с утра пораньше, меня в последний раз посетили серьезные сомнения по поводу моего «гениального» плана. Впрочем, я недолго сражался с голосом морали, которые едва слышно шептал что-то из глубин моего разума. Мое отношение к брату уже изменилось — необратимо. Я уже не мог забыть свои ощущения, желания, чувства. Я не мог больше выносить мыслей о том, что он может быть с кем-то другим, не со мной. Да и в Шенноне, кажется, что-то изменилось по отношению ко мне. Его прикосновения стали мягче, я часто ловил на себе его странный «сканирующий» или как будто затуманенный взгляд. В такие мгновения мне хотелось ему нравиться — я улыбался, нервно вертелся на стуле, слова застревали в горле. Я не знал, что он думает и чувствует, но что-то мне подсказывало, что не у одного меня проблемы с родственными чувствами.

Поэтому я и сделал то, что сделал…

 

***

 

Мы сидели за лучшим столиком в Hyde — была середина дня, «дневная» часть клуба — ресторан — была заполнена на треть, усталые от жары официанты оживлялись только на подходе к нашему столу. Я то и дело поглядывал в затененное, выходящее на фешенебельный бульвар, окно, отпивая из стакана ледяной чай; Шеннон, чья рука лежала на спинке диванчика прямо за моей спиной, почти обнимая мои плечи, развалясь, сидел рядом, не притрагиваясь к своему салату; напротив нас Брент и Марисса увлеченно спорили о какой-то ерунде, размахивая вилками и рассеянно отправляя в рот то ли рукколу, то ли шпинат в каком-то белесом соусе. Мне не хотелось вникать в их разговор, а Шенн, улавливая обрывки их пикировки, время от времени внезапно начинал смеяться, заставляя меня каждый раз вздрагивать от неожиданности. Я тоже улыбался — но просто за компанию, по привычке, плохо соображая, что происходит вокруг меня.

И вот, когда Брент — наблюдательный Брент, сколько раз ты первым замечал, что со мной что-то не так! — в очередной раз перебил Мариссу и стал доказывать что-то свое, я положил руку на колено Шеннона. Он поначалу не обратил на мою руку особого внимания, всего лишь слегка наклонив голову ко мне — подумал, наверное, что я, как обычно, просто привлекаю его внимание к себе, собираясь что-то сказать. Но я молчал — а моя рука продвинулась выше и замерла, поколебалась мгновение, а потом скользнула чуть в сторону, лаская внутреннюю сторону его бедра. На этом я остановился, внезапно испугавшись: во-первых, этот мой жест просто невозможно было отнести к разряду обычных и невинных, а во-вторых, Шенн замер, как каменное изваяние. Просто застыл на месте. Мое сердце стучало очень медленно, но очень громко, так, что, наверное, этот звук услышали бы и Брент и Марисса, если бы не были так заняты друг другом. Я опустил глаза и вроде как уставился на стакан с чаем, но краем глаза следил за своим братом. Я не собирался убирать руку — не в этот раз. Хватит, игры закончились… Или он отшвырнет ее, оттолкнет, или… Или что, Джаред? Я просто перестал дышать в те секунды; если бы рядом разорвалась бомба, я бы ее не заметил.

Шеннон шевельнулся, и я дернулся, поворачивая к нему голову; наши глаза встретились — близко-близко, так, что не обманешь. Его взгляд был напряженным, он будто спрашивал меня: «Are you kidding?», как это иногда делал сам Шеннон, он ждал подтверждения тому, о чем подумал. И как только он заглянул в мои глаза, он получил это подтверждение. Я мог бы превратить все в очередную шутку, но моя ладонь лежала практически между ног Шенна, и я уже просто устал один биться в этой паутине. Я вложил в свой взгляд все, что чувствовал, честно и открыто: страсть, желание, понимание, страх, сомнение, нежность… Время будто остановилось, до меня, будто сквозь стену, долетали приглушенные голоса Брента и Мариссы, а сам я целиком сконцентрировался на расширившихся черных зрачках моего брата. Но его глаза ничего мне не ответили; он опустил голову, бросил быстрый осторожный взгляд на наших друзей, а я вздохнул — с облегчением и одновременно разочарованием. Моя рука медленно поползла назад, я отступал. Всего мгновение. А потом мои пальцы накрыла ладонь Шеннона. Я удивленно вскинул на него глаза, но он не смотрел на меня, уже улыбаясь Бренту, который искал у моего брата поддержки, рассказывая, кажется, какую-то дурацкую историю. Он на меня не смотрел, но его рука сжимала мою, его большой палец поглаживал мой мизинец — медленно и нежно, подчиняясь странному ритму, напомнившему мне… Я фальшиво улыбнулся Мариссе и еще больше облокотился плечом на брата, молясь, чтобы этот обед не закончился никогда или закончился побыстрее — смотря чем все это продолжится…

После обеда я сбежал от Шеннона. Думаете, глупо? Просто я хотел дать время моему брату… и себе, если быть честным. А может, я просто испугался, запаниковал. В этом мы с ним сильно отличаемся друг от друга: Шеннон всегда находится в одном из двух состояний — либо он спокоен и уравновешен, либо — когда решение принято и нужно двигаться — прет напролом, не останавливаясь, не оглядываясь и ни о чем не сожалея. Я же, наоборот, совершаю кучу телодвижений, мечусь, колеблюсь, сомневаюсь — и думаю, думаю, думаю. Мне нужно было прийти в себя. Поэтому когда Брент предложил показать нам строящееся здание, которое он хотел купить для нового клуба, я быстро согласился. Шеннон захотел поехать домой — и я не стал его уговаривать; мы расстались на стоянке, садясь в машину, я чувствовал его пристальный взгляд на своей спине, мелкая дрожь пробежала по моему телу, когда я представил, о чем сейчас думает мой брат, какую задачу решает.

Поездка прошла как в тумане; я все время думал о том эпизоде в ресторане и был рассеянным; наконец, Брент сжал мое плечо:

— Эй, Джей, ты на какой планете? — он внимательно смотрел в мои глаза.

— Сегодня я на Венере, пожалуй!.. — отшутился я, но Бренту этого было явно недостаточно.

— У вас с Шенном все нормально? — я вздрогнул от этих слов и удивленно, не мигая, уставился на друга.

— Да, все ок. А почему ты спрашиваешь? — я напрягся: неужели со стороны что-то заметно? Брент спокойно мотнул головой:

— Просто вы почти не разговаривали сегодня, оба какие-то… все в себе. Не поссорились? — теперь понятно, почему мы с Брентом так долго дружили: нас явно роднила наша общая дотошность.

— Нет, это, наверное, после тура… ломка! — я изобразил перекошенного наркомана с трясущимися руками, и мы вместе рассмеялись.

Глядя на Брента, я на мгновение ощутил желание рассказать ему о том, что меня волнует — хотя бы небольшую часть, но потом понял, что это последнее, что я сделаю, — посвящу еще кого-то в наши с братом дела.

Чем больше я приближался к дому, тем больше меня трясло. Я почти с облегчением останавливался на каждом светофоре, ехал с черепашьей скоростью, с преувеличенным вниманием рассматривал вылезших к ночи на улицы проституток, прячущихся в тени низких домов, громко включал музыку в автомобиле, но в тот вечер ни Bjork, ни даже NIN не могли перебить моих мыслей… Я открыл входную дверь, рассеянно на секунду сгреб в охапку клок шерсти на загривке бросившегося ко мне Иуды, и почти пробежал через гостиную к лестнице на второй этаж. Шеннон полулежал на диване в гостиной в полутьме перед телевизором — совершенно расслабленный, невозмутимый.

— Здание какое-то жуткое, я бы на месте Брента его не покупал бы! — с фальшивым энтузиазмом бросил я, пробегая мимо. — Черт, на улице такая жара… я умру, если прямо сейчас не приму холодный душ! — я даже не притормозил, не посмотрел на своего брата.

— Джей, позвони Артуру — у него к тебе какое-то дело! — голос Шенна был равномерным, как море в штиль. Я быстро развернулся и бросил на него взгляд:

— Какое дело?

— Не знаю, брат, какая-то фигня насчет того фонда… - пробормотал Шеннон, не отрываясь от просмотра допотопного фильма по кабельному каналу.

По дороге в душ меня взяла злость: я дергаюсь, а мой брат только что не дрыхнет на этом проклятом диване, будто ничего не происходит! Неужели он ничего не понял? Или притворяется? Мои мозги просто закипали, и я подставил голову под прохладную воду; раздражение, как ни странно, помогло мне взять себя в руки — я принял душ, переоделся в растянутую майку и вытертые джинсы, выпил на кухне сока, перезвонил всем, кому я был необходим в тот вечер, и только после этого спустился в гостиную. «Приду сейчас, а он заснул под MTV-шные мультики!» — с горькой иронией подумал я, выходя из своей спальни, но ошибся: Шенн все так же безразлично смотрел старый фильм, откинувшись на спинку дивана.

Я сел рядом — как всегда, с левой стороны — и попытался вникнуть в то, что происходило на экране. Хичкок?

— Хичкок? — я повернулся к Шенну, задев его коленом. — На ночь только такое и смотреть! — он только улыбнулся.

— Смотрите-ка, фанат Стивена Кинга боится старинных ужастиков!

— Это ты храпишь ночи напролет — дом можно разобрать на гальку, а ты и ухом не поведешь! А мне потом все эти кошмары снятся… — естественно, я не боялся никаких ужастиков, просто Шеннон улыбался уголком губ, и я не хотел отрываться от этого зрелища. — Давай переключим!

— Ни фига.

Шенн схватил пульт от телевизора и зажал его в своей клешне.

— Ну, Шенн, пожалей психику своего брата! — стадия первая: увещевания.

— От «психики моего брата» и сам Хичкок откинул бы копыта, так что не прибедняйся, Джей! — Шеннон уже искоса следил за мной, смеясь и зная, что с минуты на минуту я брошусь к нему отбирать пульт.

— Шенн… Это в твоих же интересах! Угадай, к кому я приду за утешением, если мне будут сниться разные ужасы?! — стадия вторая: угрозы.

— А может, я не против тебя утешить? — он все так же смеялся. Мои щеки залила краска: во время нашей перепалки я отвлекся от своих переживаний, а эта его фраза вернула меня с небес на землю. Или, наоборот, с земли на небеса? Чтобы скрыть свое смущение, я потянулся за пультом и схватил Шенна за запястье:

— Отдай! — но, естественно, легче было отобрать у голодного Иуды миску с едой, чем заставить упрямого Шеннона разжать руку. Он спрятал руку с пультом за спину, навалился на нее всем телом и ржал, наблюдая за тем, как я потею, пытаясь сдвинуть его с места. А потом одним неуловимым движением подмял меня под себя и потряс у меня перед лицом вожделенным пультом:

— Слабак! — сорвалось с его улыбающихся губ, но мне уже был безразличен смысл самих слов. Я осознавал только одно: в полутьме гостиной, у мерцающего телевизора, на мне лежит Шеннон… И я… Дико. Его. Хочу.

Конечно, это не было случайностью… мы оба бессознательно, наверное, устроили эту возню, чтобы, наконец, столкнуться с нашей «маленькой проблемой» лицом к лицу. Ведь это только в дешевых мелодрамах люди приходят друг к другу и наигранным тоном изрекают: «Знаешь, мне надо с тобой поговорить…» В тот момент я еще почему-то вспомнил, как наблюдал за Шенноном и Томо там, в автобусе; неужели мы выглядим так же? Нет, наверное, не так же. Ведь Томо не лежал так покорно, как я, сжимая пальцами плечи Шенна, его пульс не бился так бешено; ведь Шеннон не смотрел на Томо так пристально, без улыбки. Прошло, наверное, несколько секунд, в фильме по сюжету кто-то за кем-то гнался, визжали шины на поворотах, а мой брат, встрепенувшись, вдруг будто начал отстраняться от меня, подниматься, опираясь на руки… Я не мог этого допустить — мои руки вцепились в его затылок, потянули на себя… Когда я поцеловал его — во второй раз в нашей жизни, когда ощутил ничуть не изменившуюся за эти годы мягкость его губ, я… перестал думать. Это прозвучит смешно, но для меня «перестать думать» — это диагноз, потому что обычно я умудряюсь испоганить себе любую радость, любое событие, отдых, даже сон, секс и вкусный обед своими чертовыми размышлениями и волнениями. Но в тот момент все мои мысли исчезли; в моей голове крутилось только короткое «Да» — нет, не так… «Да. Да. Да-да-да». Шеннон почти не ответил мне, но и не сопротивлялся: просто разомкнул губы и позволил мне чуть-чуть углубить поцелуй, не отстраняясь и не отталкивая меня. Я не хотел отрываться от него; для меня вдруг стало жизненно важным целовать и целовать моего брата, но еще важнее было заглянуть в его глаза. Я разорвал поцелуй и, закрыв глаза, в течение нескольких секунд пытался успокоиться, а потом откинул голову и, все еще нервно сжимая затылок Шеннона, посмотрел на него.

— Джаред? — мое имя, сорвавшееся с влажных после моего поцелуя губ Шенна, было вопросом, который можно было не задавать. Но проблема была в том, что у меня не было ответа. Я не мог сказать брату правду, не мог лгать, глядя в глаза. Поэтому я просто молчал. — Что это было, Джей? — уже мягче спросил Шеннон.

Я чувствовал себя примерно так, как подозреваемый в кабинете следователя с направленной в лицо лампой. Уличенным.

— А на что это было похоже? — огрызнулся я, опуская руки.

— Да, но почему? — похоже, мой брат был настроен очень решительно. Я хорошо знал эту его манеру припирать меня к стенке и «трясти» до победного конца. Мне хотелось снова впиться поцелуем в его губы и закончить этот бессмысленный допрос, но я знал, что так легко я не отделаюсь. Я должен убедить его… Доказать… Доказать что? О боже, у меня просто снесло крышу в тот момент… И, к несчастью, посетило «вдохновение»…

— Я хочу тебя.

— Что?

— Я хочу тебя. — В темных глазах Шеннона появилось смятение. В моих, наверное, тоже. Что я несу? В эту минуту я отчетливо понял, что прямо сейчас Шенн просто пошлет меня подальше или решит, что у меня на почве неудовлетворенности вынесло мозги. Итог один — он перестанет воспринимать меня всерьез! Я напрягся, вывернулся из-под Шеннона и поменялся с ним местами. Теперь он лежал на спине, а я прижимал его к дивану своим телом. Конечно, при желании он легко сможет освободиться, но я надеялся, что он не станет делать этого хотя бы из любопытства, хотя он и не любил терять контроль над ситуацией.

— Подожди, ты серьезно? — он схватил меня за руку чуть выше локтя, пока я устраивался поудобнее. — Когда это ты стал геем?

«Я не гей!» — это уже готово было сорваться с моих губ, но я вовремя захлопнул рот из-за осенившей меня идеи. Ну да, это выход… Я грустно улыбнулся, не сводя глаз с лица Шеннона:

— Не знаю… Просто вдруг почувствовал, что с девушками… в общем, мне этого недостаточно. Ну, ты знаешь, как это бывает — просто в какой-то момент ты чувствуешь, что тебе чего-то не хватает… — по правде говоря, я не очень-то и врал, так что пока все выходило вполне правдоподобно, а Шенн был более-менее спокоен, поэтому я воспрял духом.

— Это как наваждение, Шенн! Ты же знаешь меня: пока я не испытаю то, о чем думаю, не успокоюсь, только хуже будет!

— И о чем же ты думаешь? Хочешь трахнуться с парнем? По «полной программе»?

О, Шенн, не просто с парнем, с ТОБОЙ.

— Да, я думаю, да… Я никогда… Да ты и так знаешь…

— И ты подумал обо мне? — в его голосе была легкая насмешка. Представляю, как звучала вся эта ахинея с его стороны. Я неуверенно кивнул, испуганно глядя в его глаза и прикидывая, с какой скоростью я сейчас полечу на пол.

— Почему я, Джаред? — мой брат вдруг стал более чем серьезным. Вот он, главный момент — почувствовал я… Что мне ответить? Потому что я люблю тебя? Потому что я боюсь тебя потерять? Потому что…

— Потому что я доверяю тебе.

Это был правильный ответ — я понял это сразу, видя, как Шеннон моргнул, что-то внутри его сдалось. Я инстинктивно, сам того сначала не заметив, надавил сразу на несколько заветных кнопочек Шенна, действующих только для меня, — на его чувство ответственности по отношению ко мне, на его заботу и желание держать под контролем все, что со мной происходит, желание защитить меня от любой, даже случайной, боли.

— Я хочу, чтобы это был ты, Шеннон! — я должен был закрепить результат, для этого и шептал в его ухо, прижимаясь щекой к его щеке, гладя волосы. — Только тебе я доверяю настолько, чтобы… Не отказывай мне, пожалуйста… Я боюсь, — его ресницы снова дрогнули и мне стало стыдно за себя, — боюсь делать это в первый раз с кем-то другим…

Я целовал его и шептал еще что-то, а потом снова целовал — пока он не ответил. Пока его зубы не прихватили ласково мою нижнюю губу, пока его язык не скользнул в мой рот, пока его руки не прижали меня к его телу… Я ведь уже говорил, что Шеннон такой: если он решился на что-то, то уже не поворачивает, не останавливается, берет все в свои руки. Особенно я не был против последнего; за эти долгие недели я так устал проявлять инициативу, приставать к брату, скрывать от него свои мотивы, думать и о концертах, и о продюсерах, и о будущей замене Мэтта, и о предполагаемом предложении Шенну от Virgin — я настолько устал тащить на себе все это разом и еще массу эмоций, что почувствовав, как мой брат с силой сжимает меня в своих объятиях, я расслабился и полностью открылся. Это была правда: я действительно доверял только ему, и доверял на все 100 процентов, только с ним мне не нужно было быть всегда энергичным, всегда сильным и смелым. Именно ему я только что шептал такие слова, как «боюсь» — то, чего никто больше от меня не слышал. Я не хотел сейчас никакой ответственности, никакой власти…

— Не обещаю, что будет приятно… — с сожалением пробормотал Шенн в перерыве между поцелуями, и полууснувшая рациональная часть меня обрадовалась: его слова означали, что эта ночь у меня в кармане. 

— Не бери в голову.

— Идем наверх, — прохрипел Шеннон и легко встал, увлекая меня за собой…

 

…Мой брат сидел на краю кровати и, обнимая меня, стоящего перед ним, целовал мой голый живот. Думать в такой ситуации было очень проблематично, но на минуту меня словно холодной водой окатило: «Сейчас Шеннон меня трахнет. И я сам его об этом попросил. Нет, я его умолял трахнуть меня!» Еще месяц назад я бы не поверил, что это может произойти, даже гипотетически, но факт оставался фактом — я стоял полуголый перед моим братом, а его сильные пальцы уже медленно расстегивали ремень на моих джинсах. Ремень упал на пол рядом с футболкой, туда же отправилась майка самого Шенна. На его обнаженных мускулистых плечах играли блики от включенного ночника — это был единственный источник света в спальне. Шеннон снова прикоснулся губами к чувствительной коже возле пупка, прежде чем его пальцы дотронулись до пуговицы на джинсах. Никогда бы не подумал, что мой брат может быть настолько нежным… Неужели он со всеми такой? Со всеми своими любовницами? Мысль была неприятной, и я встряхнул головой. Шеннон тут же вздернул подбородок и быстро заглянул в мои глаза — снизу вверх, с беспокойством:

— Не передумал?

Я покачал головой, с трудом концентрируясь на этом движении. Шенн странно действовал на меня: я испытывал одновременно и какое-то мучительное желание, пожирающее меня изнутри, пробегающее приливными волнами где-то внутри, по позвоночнику, от сердца вниз и обратно, и при этом стал, словно тряпичная кукла, расслабленным, беспомощным. Мне хотелось сказать Шеннону, чтобы он не нежничал так со мной, был жестче, но в то же время я желал одного: чтобы он продолжал и продолжал вот так прикасаться губами и языком к моему телу, властно обнимая меня, говоря время от времени хоть что-то этим своим голосом, от которого мурашки бежали по коже…

— А ты? — я с удивлением понял, что мой голос тоже звучал не так, как обычно, — немного чужим, мягким… другим.

— Я? — Шеннон вдруг улыбнулся так, что у меня дыхание перехватило: соблазняюще, лукаво, почти порочно; я никогда не видел его таким… еще одна его черта — only for lovers? Я вдруг почувствовал себя обделенным: до этого дня я был лишен вот такого Шеннона — сексуального, с этим странным пронзительным блеском в глазах. У меня был Нежный Шенн, Любящий Шенн, Понимающий Шенн, Заботливый Шенн, Бесцеремонный Шенн, Талантливый Шенн, но не было Страстного Шенна, Шенна, которой сводил меня с ума. — Даже если ты сейчас захочешь остановиться, малыш, ничего не выйдет. — Не знаю, было ли это игрой или нет… я просто уже не способен был связно мыслить, но слова моего брата меня просто заворожили.

— Я слишком хочу тебя…

Я слишком хочу тебя… Кто это сказал? Я или он? Не важно…

 

 




Hosted by uCoz