Название: Open Your Eyes

Автор: Audrey Frea
Пейринг: Шеннон/Джаред
Рейтинг: R
Жанр: romance, angst

читать дальше

4. I can't control myself

 

Я снова и снова прокручивал в голове все произошедшее…

Я помнил все детали этой ночи, но одновременно все это сливалось в моем сознании в какой-то… взрыв, наверное. Все будто перевернулось с ног на голову — в течение всего одного часа, и я знал, что теперь все будет по-другому.

Я помнил свое смущение, когда Шеннон, наконец, полностью раздел меня и мягко толкнул на кровать, глядя на меня почти с удивлением, будто гадая: какие хитросплетения судьбы привели нас в одну постель?! Он провел ладонью по моей груди и ниже — наверное, чтобы подтвердить реальность происходящего — и только после этого разделся сам.

Я помнил эту невероятную дрожь, которая пробежала по всему моему телу, когда Шенн медленно развел мои колени в стороны, чтобы найти между ними точку опоры. Мне стало неуютно — и я закрыл глаза на мгновение, проклиная свою беспомощность, впервые понимая, как чувствуют себя женщины. И тут же я мысленно пообещал себе, что никогда и не перед кем так не раскроюсь. Только Шенн.

Я помнил голос Шеннона — он до сих пор звучал в моей голове, — нежный, немного срывающийся, возбужденный и одновременно спокойный. Помнил, как он шептал в дюйме от моих губ, нависая надо мной так близко, что я чувствовал жар его тела: «Скажешь, если будет больно?» (конечно, нет, ни за что не признаюсь, даже если ты действительно причинишь мне боль!), «Не спеши, малыш…» (легко тебе говорить!), «Джаред… Джаред…» — и мое молчание, мои стоны, мои разноцветные круги перед глазами. 

Я помнил каждое его прикосновение, каждый поцелуй, каждое движение и звук, слетевший с его губ. В конце я не отключился только потому, что жаждал запомнить все, до последнего мгновения — и пропустил всего секунд пять, когда на меня обрушилась полуобморочная тишина — только шум в ушах, шум бешено несущейся по венам крови, фейерверочный взрыв в моем внутреннем мире… Я помнил Шеннона внутри себя, потому что в тот момент я стал Целым и Живым. Это невозможно забыть. 

Я снова и снова прокручивал в голове все произошедшее… то, как потом мы вдвоем, обнявшись, стояли в душе под прохладным водопадом, как Шенн набросил на мои плечи полотенце и едва ощутимо поцеловал меня в висок, как я пытался что-то сказать ему, а он просто обнял меня, прижал к себе, заставив заткнуться. И вот теперь он спал рядом, а я, дико озираясь, стоял посреди разрушенного Колизея и не мог понять, когда я успел проиграть и одновременно выиграть все мои битвы разом. Что произошло? — на это я не мог ответить. Я должен был бы радоваться тому, что добился своего, но вместо этого я задумчиво глядел на неподвижные ресницы моего брата, борясь с желанием поцеловать его, разбудить. Я должен был бы ужасаться своей аморальности, но вместо этого я скользил пальцами по руке Шенна под одеялом, ощущая кожей коротенькие волоски и расслабленные мышцы. Я должен был ощущать давно желанную власть и контроль, но вместо этого я отчетливо понимал: в эту ночь я, наоборот, потерял контроль — и над ситуацией, и над Шенноном, и над самим собой. Я пытался цепляться за воспоминания о том, ради чего, собственно, я это все делал, но теперь все это было таким далеким, таким странным, таким чужим. Все исчезло вокруг, в океане зыбких иллюзий материальными и настоящими были только я и мой брат…

Наконец, я сдался и просто прижался к теплому Шеннону, положив руку на его грудь — туда, где билось его сердце, — чтобы и во сне ощущать, что мы живы. Он пошевелился, пробормотал что-то и обнял меня, не просыпаясь — так естественно, будто делал это всегда. Засыпая, я с улыбкой думал о том, что, наверное, так оно и должно было быть — его объятия предназначаются только мне. Да, именно так: даже во сне я оставался эгоистичным ублюдком…)))

 

***

 

Я проснулся внезапно, будто кто-то постучался в моей голове. Wake up, Neo. Ха-ха. Я резко сел на кровати, чувствуя себя так, будто проспал лет пять и в то же время всего пять минут, и, растерянно моргая, еще несколько мгновений пытался сообразить, на каком я свете. Машинально схватил телефон, лежащий на столике, уронил его, поднял… он не звонил, что же меня разбудило? На экране мне подмигивало время — 8-20. Черт, рано…

Я все еще тупо смотрел на свой телефон, когда дверь ванной открылась, и в спальню вернулся Шеннон. Странно, что перед этим на экране моего телефона не появилось «Следуй за белым кроликом»!..

Я взглянул на него, как смотрел каждое утро, чтобы мир встал с головы на ноги, но сегодня мир сделал кувырок и завис вообще в каком-то странном положении — потому что передо мной в полной ясности утреннего света встало то, что произошло этой ночью. Я переспал с Шенноном; я пришел в ту точку, к которой стремился все последнее время; теперь я мог считаться самым извращенным извращенцем всей нашей богемной семейки; и, главное, глядя на выходящего из ванной полуголого Шенна, я чувствовал, как теплая волна смывает с моих мозгов остатки разума, оставляя только желание взять его за руку, утащить сюда, в постель, в норку из двух скомканных пледов, прижаться к нему… Когда сюрреализм наших фантазий сталкивается и смешивается с реальностью, чертовски трудно сохранить здравомыслие.

Шенн — в полузастегнутых джинсах, с капельками воды на груди и волосах — вытирался на ходу полотенцем, явно задумавшись о чем-то. Потом заметил, что я не сплю, заметил мой жадный взгляд и будто споткнулся, притормозил, опустил глаза, но тут же взял себя в руки и сосредоточился. Я видел, что он собирается сказать что-то важное — и я боялся того, что должно было прозвучать.

— Давно проснулся? — Маленькая разминка, прощупывание почвы.

— Нет, только что. — Надо показать ему, что я в адеквате.

Шенн не присел на кровать, не опустился в кресло — остался стоять рядом, смотря на меня сверху вниз; значит, он принял какое-то решение, значит, не отступит. Это билось в моей голове, и я неожиданно с усмешкой подумал о том, что за все эти годы привык толковать каждый его жест, что знаю его — теперь-то уж точно! — на 99%. Правда, оставался еще 1%. Я напряженно уставился на брата.

— Джей… — ему было трудно говорить, но я вообще не мог проронить ни слова, потому что мой язык просто присох к нёбу. — Все это, — быстрый взгляд на меня, — было… хорошо, но, знаешь, мы слишком заигрались.

Мое сердце ухнуло куда-то вниз, я все понял и стиснул зубы от внезапно налетевшего на меня ледяного холода. 

— Я не жалею ни о чем, — он сказал это даже слишком быстро и, пожалуй, чересчур убеждающим тоном, нервно засовывая руки в карманы джинсов, — это правильно, что ты доверился именно мне, учитывая всю эту фигню, которая тебя окружает. Но теперь, — в этот момент мой брат поднял на меня глаза и посмотрел твердо, безапелляционно, — я бы хотел, чтобы наши отношения стали прежними.

Молчание.

Обычно в такие минуты я много дергаюсь; но не в этот раз. Я все еще сидел на постели, обхватив колени и глядя на Шеннона, молчал и пытался унять истерику внутри себя.

— Тебя напрягает то, что мы братья? — мой голос немного дрожал, но это прозвучало вполне нормально.

— Меня напрягают мои чувства к тебе.

Я не понял, что он имел в виду, но это и было причиной того, что он вот прямо сейчас предлагал мне забыть все то, что случилось. И я должен был согласиться, кивнуть, улыбнуться, поблагодарить… да, черт побери, он ведь сделал именно то, о чем я его попросил. Ведь предполагалось — с его стороны, — что я прошу всего об одной ночи, об услуге, а не требую вечной любви и страсти. У меня не было сил на то, чтобы кивать и улыбаться, поэтому я просто сидел и смотрел на свои босые ступни, высовывающиеся из-под одеяла, в гробовом молчании. Шенн потоптался, очевидно, не понимая, что именно творится в моей башке, а потом направился к боковой двери в гардеробную комнатку, которой были соединены наши спальни. Очень удобно, знаете ли — учитывая то, что у нас вечно был один шкаф и одна свалка шмоток. Плюс всегда была возможность, что мы одновременно окажемся в гардеробной и будем возиться там добрых полчаса, смеясь, отбирая друг у друга понравившиеся футболки, отпуская реплики вроде: «В этом пиджаке ты похож на Опру!»…

Я вдруг встрепенулся, поднял глаза — и уткнулся взглядом в спину Шеннона, болезненный спазм скрутил все мои внутренности.

— Шенн! — голос маленького мальчика, которому приснился ужасный сон… но мне не было стыдно. — Не уходи… вот так…

Я всю жизнь старался вызвать его уважение, его восхищение мной, но теперь все было по-другому: мне нужно было не восхищение, а его любовь.

Мой брат обернулся и стремительно — в одну секунду — метнулся назад, ко мне, сел на кровать, притянул меня к себе, обнял, сжал в объятьях так сильно, что мне стало трудно дышать. Я снова пользовался его слабостями, но, правда, не желая этого, бессознательно. Его грудь быстро-быстро поднималась и опускалась, он словно бежал ко мне; я понял, что он просто задерживал дыхание, говоря со мной, выбирая слова. Я вцепился пальцами в его затылок, прижимаясь к его плечу лицом, как-то судорожно; у меня в горле был комок.

— God… Джаред… послушай. — Он отстранился немного, чтобы заглянуть в мои глаза, держа мое лицо в своих ладонях; в его глазах было столько всего! — Запомни то, что я скажу — навсегда запомни. Я никогда не брошу тебя, что бы ни случилось. Я — не Кэмерон, не отец, не Мэтт, я не оставлю тебя, даже если ты меня попросишь об этом. Слышишь? — он настойчиво повторил это свое «слышишь?» несколько раз, теребя мои волосы, гладя меня по щеке, а я только кивал, как заведенная кукла. — Мы всегда будем вместе, я не уйду — и тебя не отпущу. Мы нужны друг другу, малыш. Никогда не сомневайся во мне!

Его взгляд просто жег меня, Шеннон умел быть убедительным; и я верил: он не лжет, именно так все и будет. Я погладил его по ладони, пальцы которой все еще путались в моих растрепанных волосах, и Шенн ослабил хватку.

— Я верю тебе, брат, верю… — это все, на что меня хватило, потому что слов не осталось. Я смотрел на губы Шеннона, моя рука блуждала по его плечу, успокаивая, заставляя расслабиться. Он кивнул, все еще хмурясь, и снова обнял меня — уже мягче, нежнее; сильная рука погладила меня между лопатками; я, выгнув спину, прижался к нему покрепче. Прежде, чем встать, Шеннон быстро поцеловал меня в щеку, возле уха, царапнув щетиной, и я едва удержался, чтобы не прижать его к себе. У двери мой брат обернулся; его лицо все еще было взволнованным — и я знал, что эта вспышка даром не пройдет: теперь он весь день будет флегматичным и усталым. Он с трудом улыбнулся:

— И давай, вставай, соня… Забыл, что у нас еще интервью сегодня?

Он ушел, сбежал — как всегда сбегал от меня после таких вот моментов; я знал, что ему нужно успокоиться, «зализать раны», поэтому не останавливал его. К тому же, если подумать, он пережил за эту ночь и утро не меньше, чем я: шок от моего признания, всю эту ответственность и волнение за меня, страх в моих глазах сегодня, это решение — за нас двоих…

Как только дверь за ним закрылась, я со стоном упал на кровать и уставился в белый потолок. Впервые за все последние недели я отчетливо понял, что я — полнейший кретин, раз решил, что Шенн может меня бросить из-за чего бы то ни было. Боже, у него были женщины, были очень серьезные отношения с ними, были друзья и безумно выгодные предложения работы — и никогда — ни-ког-да! — он не променял меня на все это, он даже не сомневался, не раздумывал, не рассматривал такую возможность. Я был просто идиотом в квадрате, заварив всю эту кашу; боже, ну конечно, Шенн не оставит меня!

И? И что? И почему эта мысль меня совсем не утешала, не успокаивала? Почему я не подумал об этом раньше, ведь доказательств верности моего брата у меня было предостаточно? Почему сейчас я ничуть не жалел о том, что сделал все это — соблазнял его, переспал с ним, ведь это все было совершенно напрасно, это было дико? Что со мной не так? Слишком много вопросов… Я, не мигая, смотрел в потолок, чувствуя, как минуты утекают, как внутри меня расползается что-то непонятное, какое-то смутное ощущение, которое я никак не мог поймать.

Я закрыл лицо ладонями, а потом уткнулся носом в одеяло, желая провалиться сквозь кровать — прямо в преисподнюю. «Fuck, ну чего тебе не хватает, придурок? Что тебе еще нужно?!» Бесполезно… Я снова сел на кровати и почти уговорил себя идти в душ, когда, непрошенным, мне в голову пришел ответ на последний вопрос. Мне нужен Шеннон. Тут, в этой постели, рядом со мной… во мне.

 

***

 

А потом началось мое сражение со словом «НИКОГДА»…

Мы вернулись в наш концертный автобус — и новые выступления вскоре слились для меня в один сплошной гул голосов, сотни протянутых ко мне рук и вереницу лиц, которые невозможно было запомнить. Я снова раздвоился: первый Джаред — внешний — был в отличном настроении, выступал, пел — лучше, чем когда бы то ни было, обольстительно улыбался фанаткам, вскидывая глаза на автограф-сессиях, шутил на интервью, виртуозно и быстро расправлялся со всеми текущими делами группы. Он был весел, доволен, энергичен — его глаза блестели музыкальной страстью. Блеск глаз второго Джареда был лихорадочным; он мучился бессонницей и целыми ночами, затаив дыхание, прислушивался то к своему внутреннему голосу, напевающему ему новые странные мелодии, то к прерывистому дыханию Шеннона, спящего в двух метрах от него. Второй Джаред вздрагивал, когда рука брата опускалась на его плечо, он смущенно отводил глаза, когда они переодевались вместе после концерта, зная, что предательский взгляд выдаст его чувства. Он кожей чувствовал приближение Шенна, а голос брата заставлял его нервно облизывать губы, потому что они хорошо помнили поцелуи Шеннона, которые в ту ночь следовали за его словами. Второй Джаред сходил с ума от мысли, что он НИКОГДА больше не поцелует Шеннона — не в щеку, а по-настоящему, глубоко, страстно; не окажется прижатым сильными руками к его обнаженному пылающему телу; не увидит раскаленной тьмы в зеленоватых глазах…

Но теперь я был осторожен. Мои мучения выжигали меня изнутри, но ни одна искорка не вырвалась за пределы моего тела и сознания. Так было всегда: чем сильнее были мои чувства, тем больше я закрывался. И в такие моменты я мог довериться только Шенну — но это был не тот случай. Никто не знал, что у меня на душе; мой брат чувствовал — так же, как и я его, но нам обоим мешали собственные эмоции, в этот раз мы не могли стать одни целым и увидеть все глазами друг друга. Я все время, неотрывно, следил за ним, но все равно не мог ничего понять.

Одно я мог сказать точно: он тоже не забыл ту ночь. В моем брате так же, как и во мне, что-то изменилось: его заботливое внимание ко мне сменилось сдержанной нежностью, и одновременно что-то в нем бурлило, кипело; я ощущал всем своим существом, что и он не воспринимает меня теперь как «только брата». Мы скрывали свои чувства друг от друга, но физически притягивались друг к другу, как противоположно заряженные частицы. Мне необходимо было постоянное присутствие Шеннона: если я не чувствовал его локоть или колено рядом во время интервью, я нервничал и путался… но так же и Шенн искал меня взглядом – всюду, где бы мы ни находились. Он обнимал меня, сидя рядом на диване в автобусе — осторожно, будто хрупкую вазу, становясь при этом задумчивым и мягким, а я, боясь повернуть голову и взглянуть прямо в его лицо, медленно подвигался к нему, так, чтобы между нами не оставалось ни миллиметра пространства. А еще теперь я больше не выносил, когда вокруг него вились другие люди, кто бы это ни был… Но это было и раньше, до того, как мы… И для меня стало настоящим сюрпризом то, что, похоже, Шеннон тоже стал меня ревновать. Особенно к мужчинам. Будто он мог допустить еще то, что я буду обладать кем-то, но только не то, что мной будет обладать кто-то другой. Не он. 

За Closer мы вообще едва не поссорились. После концерта, кажется, в Денвере, Шенн влетел в гримерку злой, как черт, с яростью растираясь полотенцем — так, что кожа на шее мгновенно покраснела.

— Обязательно нужно было так вертеть своей задницей на сцене?!

Я опешил — как и парни. Концерт прошел охренительно, а Шенн ведь после такого всегда в самом лучшем своем настроении.

— А что такое? Все же супер получилось… По-моему, все в восторге были…

— Ага, алкаши в баре тоже от дешевых стриптизерш в восторге!

— Это я, что ли, стриптизерша?

— Там на сцене? — Шенн, не глядя, плюхнулся на диван. — Больше на шлюху похоже было! — нашу «беседу» можно было принять за братскую шутливую перепалку, если бы не язвительный, обидный тон Шеннона и мое удивление его реакцией на Closer. Мне вдруг захотелось сказать что-то вроде: «А знаешь, о ком я думал, стоя на коленях на сцене?», но я сдержался, помня, что мы не одни в гримерке.

— Можно подумать, мы не репетировали этот кусок! И вообще, на себя лучше смотри! Мог бы и в майке играть на барабанах, не раздеваясь чуть ли не догола!

— Иди попробуй на них хотя бы одну песню отыграть «в майке», умник!

Мы уже оба порядком разозлились, и обстановка начала накаляться.

— А ты иди попробуй удержать внимание огромной толпы одними только песнями и хорошим исполнением, умник!

Мы упрямо уставились друг на друга. Не знаю, чем бы все это закончилось, но тут подал голос усталый Мэтт:

— Парни, послушайте: концерт прошел отлично, все хорошо, все довольны… давайте успокоимся, расслабимся и… в общем, у нас еще автограф-сессия и вообще, так что поберегите силы!

Шенн недовольно поплелся в душ, а я повернулся к зеркалу, взглянул в свое раскрасневшееся лицо с потекшей подводкой и неожиданно широко улыбнулся самому себе. Блядь, он же ревнует меня! Мэтт, коротко глянув на мое отражение, покрутил пальцем у виска, ухмыляясь и явно не понимая, чему это я так бурно радуюсь.

Был еще один эпизод…

Тот парень подрулил ко мне прямо на автобусной стоянке: мы как раз все выкатились из автобуса возле концертного зала и выгружали какую-то ерунду из багажного отделения, переругиваясь за потерянную сумку. Парень подошел к Томо, схватил того за плечо — и через мгновение они уже радостно обнимались: оказалось, что они вместе где-то там учились. Он был нашим фанатом… и явно моим поклонником — это стало ясно почти сразу же после того, как Томо представил его. Кажется, мальчика звали то ли Вик, то ли Марк, то ли еще как-то… В общем, пусть будет Вик. Он уставился на меня своими странными глазами полукровки с азиатской примесью и начал петь дифирамбы моему творчеству и моей невыразимой красоте. Томо посмеивался, а затем, поняв, что он уже не интересует Вика, с удовольствием оставил меня ему на растерзание, бросившись помогать моему брату что-то там вытаскивать. Естественно, я бы в два счета отшил Вика — уж поверьте, в этом у меня громадный опыт! — но только я открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость этому пареньку, как мой взгляд упал на Шенна — и я мгновенно понял, что мой брат слушает. Он стоял к нам боком и вроде бы задумчиво смотрел на чемоданы, но по его напряженным плечам и выражению лица я определил, что в тот самый момент он весь насторожен, как леопард, заслышавший добычу… Я очаровательно улыбнулся Вику и положил руку на его плечо:

— Да ладно, я уже понял, что ты в курсе всего, что я делаю… а как насчет тебя? Чем занимаешься?

Шенн прекрасно знал, что мне обычно наплевать на подробности жизни случайных знакомых, поэтому он начал поворачиваться в нашу сторону, и я поспешил отвести глаза — сконцентрировался на Вике, сделал шаг к нему поближе, снова улыбнулся, заставив того смущенно на меня таращится. Мне до смерти хотелось увидеть лицо Шенна в это мгновение, но я знал: если играть, то уж до конца. За десять минут я выдал почти весь свой «репертуар» — намеки, двусмысленные шутки, взгляды, легкие прикосновения. Бедняга Вик был «готов», как свежеиспеченный пирог. На прощание я подмигнул ему:

— Ты будешь на концерте?.. А билет какой купил? На балкон? Правый или левый? Левый! Отлично, буду знать… Ты же в курсе, что после концерта и автограф-сессии мы встречаемся с фанатами у автобуса? Придешь? Ладно… see you soon… — возможно, последняя фраза была лишней, но меня уже вовсю несло; я едва сдержался, чтобы не потрепать мальчика по щеке. Я проводил Вика, уходящего от нас спотыкающимся и ошеломленным шагом, мечтательным взглядом, позволил своим глазам сохранить капельку томности, а потом повернулся… и тут же встретился глазами с Шенноном. Ага. Злость. Бессилие. Снова злость. И еще что-то, что запало мне в душу неопознанным.

— Джаред, не издевайся над моим другом! — Томо смеялся, сидя на коробке из-под микроволновой печки. — По-моему, он на тебя запал — пожалей его и не давай ему надежды!

— Почему это? Он очень даже симпатичный… — я поддал в голос приторности, и Томо снова рассмеялся, находясь в полнейшей уверенности, что я шучу. А вот Шенн не смеялся. Ситуация для него и для Томо выглядела по-разному: Томо считал меня закоренелым натуралом, просто издевающимся над влюбленным поклонником, Шенн считал меня новообращенным геем, который ищет, с кем бы потрахаться. Самое забавное во всем этом было то, что на самом деле я был придурком, который пытается заставить ревновать своего брата… Только Мэтт, кажется, уловил суть происходящего, потому что именно он изрек странную фразу, которую никто не понял, кроме меня:

— Заберите кто-нибудь у ребенка зажигалку!

Я вопросительно и с вызовом посмотрел на него, но Мэтт только покачал головой и ретировался в автобус. А Шенн… он выдержал целых пять минут, прежде чем схватил меня за руку — сильно, так, что его пальцы прямо-таки впились в мое плечо — и сказал, что хочет кое о чем поговорить в сторонке. Так мы оказались в пятидесяти метрах от парней, на грязных задворках концертного зала, где даже бомжи не желали бродить, а ветер лениво разгонял грязные бумажки и старые надорванные билеты…

— Он тебе понравился? — Шенн стоял, засунув руки в карманы и так вытянувшись от напряжения, что его глаза были на уровне моих. Я напустил на себя немного безразличный вид и пожал плечами, хотя адреналин у меня в этот момент был выше, чем, пожалуй, даже на концертах.

— Он ничего…

— И какие у тебя планы?

Господи, чего ты добиваешься, Шенн? Честно говоря, я немного растерялся: флиртуя с этим парнем, я надеялся всего лишь чуточку позлить Шеннона, заставить его ревновать, а не выяснять с ним отношения!

— Н-не знаю… Может… — я пытался на ходу выдумать что-то нейтральное, но мой брат меня опередил, выпалив почти агрессивно:

— Может, тебе автобус освободить на часок-другой?

Черт. Похоже, я перегнул палку.

— Слушай, Шенн, ты чего? Я всего лишь поговорил с ним!

— Поговорил? Да ты ему фактически назначил свидание!

— Ну и что?!

— Ну и что? Ты у меня спрашиваешь?

— Да, Шенн, у тебя! Ну и что тут такого?! Для тебя, что, новость, что я интересуюсь не только девушками? Мы с тобой об этом говорили… — я запнулся и опустил глаза на мгновение, — об этом, так ведь?

Он молчал и смотрел куда-то в сторону. Естественно, ему нечего было мне ответить. Вернее, было — и именно этого я ждал от него; но… я ведь ему не нужен в «этом» смысле, так?

— Ладно, проехали. — Шенн махнул рукой, развернулся и пошел назад к стоянке, оставив меня молча смотреть на то, как он уходит. В тот момент я почувствовал себя страшно уставшим от всего этого. Мой взгляд не мог оторваться от нервно раскачивающееся цепочки на джинсах Шенна, а в моих мозгах пульсировала всего одна мысль: ну же, Шеннон… просто обними меня. Мне даже не нужен секс, не нужны никакие слова… Все, что я прошу, — это твои руки вокруг моего тела, твой воротник, в который я уткнусь лицом, твое дыхание рядом с моим ухом. Мне ведь не нужно много… В тот час я впервые почувствовал это такое редкое для меня желание — сесть на землю и остановиться, не бежать больше никуда. Поэтому я долго еще стоял на месте, один, как какая-то статуя, и даже не пошевелился, когда начал накрапывать мелкий противный дождь. С места меня сдвинул только раздраженный голос Шенна откуда-то издали:

— Джаред! Тебе мало фарингита?!

«Лучше сразу сдохнуть…» — прошептал я себе под нос и поплелся к автобусу, проклиная все на свете и в особенности — самого себя.

Концерт прошел так себе; я переругался с техниками и вообще не стал выходить из автобуса, чтобы… просто не захотел. Пока парни шатались в толпе фанатов, я принял душ, натянул футболку моего брата, в которой он был днем, и отключился на своей полке, накрывшись двумя пледами. Последним, что я слышал, засыпая, был оглушительный шепот Томо:

— Джаред спит?! Джаред? Ты шутишь?!..

 

 

5. I'm running around in circles...

 

 Я проснулся от странного ощущения — как если бы я повис в пустоте вниз головой. Несколько минут я лежал с широко открытыми глазами и тяжело бьющимся сердцем, как никогда чувствуя свою материальность, и с изумлением прислушивался к собственным мыслям. Наверное, после таких ночей сюрреалисты писали лучшие свои картины… Запутанный клубок моих чувств и терзаний, догадок и дурацких поступков вдруг сам по себе начал распутываться — так быстро, что я едва поспевал осознавать то, что долгое время было скрыто от моего понимания. То, что Я САМ скрывал от себя. Страх? Наверное… Я долго строил свои воздушные замки — один слой нагромождая на другой, смешивая их и умножая, а в ту ночь вдруг все они рухнули, и я увидел среди гор невесомых обломков простую и незатейливую истину своей жизни…

Всю свою жизнь я бежал от реального мира — это грязного и непонятного мне мира с его несправедливостями, жестокостью и примитивностью. Я создавал свои собственные миры — с самого детства; я научился делать это виртуозно, играя ими, словно кубиками. В ход шло все: кисти и краски, мой голос и музыка, съемочные площадки в разных концах света, цвета и символы, метафоры и иллюзии. Я всю жизнь свою прожил в этих прекрасных — нет, просто МОИХ! — мирах, не видя ничего вокруг в реальном свете… И, черт побери, я нисколько не жалел об этом. Ни о том, что идеализировал людей, которые меня увлекали, ни о том, что создавал свои странные, наверное, для других образы, ни о том, что благодаря моим стараниям до самой ночи после концертов возле нашего автобуса толклись незнакомые люди, готовые ради меня стоять под дождем часами.

Я упустил только одну деталь — самую важную. Шеннон. В своих фантазиях я видел его своим ангелом-хранителем — и он стал им. Ради меня. А на самом деле он был тем единственным человеком, которого я всю жизнь любил, с кем должен был быть каждую минуту, кому должен был отдать всего себя.

Именно поэтому рухнули мои миры — страх потерять моего брата разрушил их. Сквозь все мои иллюзии прорвалось главное, что я должен был понять давным-давно, еще в ранней юности, когда Шеннон на два дня сбежал с друзьями из дому, а я чуть с ума не сошел, думая, что он может не вернуться, бросить меня одного… Все оказалось не так, как я себе воображал, — и все выяснилось в ТУ ночь, когда я лгал самому себе, утверждая, что домогаюсь Шенна, потому что «так надо». Я ведь просто возвращался к себе, «домой», я искал себя — и нашел, наконец-то нашел там, где это и легче, и труднее всего было сделать… Самые ценные сокровища прячутся прямо перед вашим носом; вы каждый день утыкаетесь в них, но не видите. В этом вся ирония.

Я все еще лежал на своей полке, ничего перед собой не видя, чувствуя тьму кожей; в голове моей бушевало пламя. Следом за осознанием всего этого пришла пульсирующая мысль: «А не поздно ли? Поздно… Поздно…» Я дернулся и стал судорожно выпутываться из-под одеяла, спрыгнул с полки… и тут же упал на колени. Голова кружилась, перед глазами вспыхивали тошнотворно яркие пятна, меня мутило и трясло. Черт! Неужели простуда?.. Проклятый дождь. Хотя дождь наверняка был не при чем — мой организм был измучен мыслями и всеми этими эмоциями последних недель, и, естественно, не выдержал, попросил пощады. Я с трудом поднялся на ноги, ощущая противную дрожь в коленях, а под желудком — комок, на мгновение задержался рядом с полкой Шеннона, протянул руку, чтобы отдернуть занавеску, но потом передумал и поплелся в «гостиную» автобуса, к бутылкам с водой.

Целая полулитровая бутылка холодной воды мало чем помогла: меня трясло. Лихорадка, кажется, температура… А через день — новый концерт… Я не могу болеть… Ни за что его не отменю… Главное — держаться… Пока я на ногах, никто не заставит меня отменить концерт… И ту презентацию… А документы — Эмма должна прислать их утром… Я присел на диван в кромешной темноте и почувствовал, как меня начало мутить еще больше — будто с моей головой играли в бейсбол. Через полуопущенные планки жалюзи пробивался рассеянный свет — скоро рассвет. Вдруг сохранять вертикальное положение стало невероятно трудно; я прилег на диван и с невероятным облегчением положил голову на его подлокотник — всего на минутку. Главное — оставаться на ногах… Я не отменю концерт…

 

— Джаред?!

Голос Томо словно взорвался в моей налитой свинцом голове. Я дернулся и тут же снова обессилено упал на диван. До моего мутного сознания дошло, что рассеянный свет превратился во вполне определенное раннее утро, которое било в глаза грязно-белыми лучиками солнца. Я лежал на диване, лицом вниз, прижимаясь щекой к его кожаной обивке — и, кажется, диван был влажным. Почему диван мокрый? — вдруг захотелось мне сказать, но язык меня не слушался. Через пару мгновений до меня дошло, что это я весь в испарине, которая неприятно холодила тело — учитывая, что из одежды на мне были только футболка Шенна и трусы. Странное ощущение: я одновременно и горел, и трясся от холода… Я захотел встать, но не смог пошевелить и пальцем. Hell! Больно было даже открыть глаза — дать доступ этому слепящему свету. Я продолжал беспомощно лежать, зажмурив глаза, и пытался побороть тошноту, прислушиваясь к слоновьему топоту Томо куда-то вглубь автобуса. «Шеннон! Просыпайся!..» О, нет! Я застонал… И одновременно испытал облегчение. Мне было чертовски плохо — так давно не было, мне нужна была помощь. Его помощь.

И — кажется, спустя всего мгновение — рука моего брата скользнула по моей влажной спине.

— Damn, это все тот проклятый дождь… Я должен был догадаться — когда он лег спать так рано! А еще все эти осложнения, антибиотики… — хриплый со сна голос Шенна прозвучал для меня, как музыка, — и я сразу расслабился. Теперь все будет хорошо. Теперь обо мне позаботится он.

— Джаред, — мой брат погладил меня по щеке и помог повернуться к нему лицом, обняв за плечи. — Ты как, малыш?

Я посмотрел на него, прищурившись от света, и слабо улыбнулся — это все, на что я был сейчас способен. Я сконцентрировался на всклокоченной шевелюре Шенна, на его руках, инстинктивно поглаживающих мои плечи, на его обеспокоенном лице — просто глядел на своего брата, будто во сне, и хотел одного: взять его за руку, чтобы быть уверенным в его присутствии, и заснуть. На неделю. Мысль о концерте куда-то улетучилась. Автобус окончательно проснулся и зашумел, как муравейник, в котором смертельно заболела самка, кто-то спросил, что делать…

— Томо, скажи Филу, что нужно двигаться: остановимся у ближайшей больницы! Кажется, мы недалеко от города?.. — судя по голосу, Шенн собрался и решил все взять в свои руки, а на мои слабые попытки выдавить из себя что-то вроде «Не надо в больницу», он нахмурился: — Ты лежишь? Вот и лежи. Молча. — Я безропотно послушался. Над нами возникло обеспокоенное лицо Мэтта.

— Да, друг, выглядишь ты… — он покачал головой и спросил почему-то у моего брата, а не у меня: — Может, ему плед принести?

Шенн задумчиво оглядел мое дрожащее то ли от холода, то ли от жара тело и помотал головой:

— Нет, надо его отнести в постель, здесь — проходной двор, да и сквозняк…

— Неужели, парни, я д-дожил до мом-мента, когда вы будете меня тащить, как дожа, на руках! — дурацкая шутка, которую я отпустил слабым голосом, оглушительно клацая зубами, никого не рассмешила: Шенн только еще больше нахмурился и решительно приподнял меня за плечи. Он что, и правда, решил меня нести? Я начал слабо отбиваться от него:

— Нет, Шенн… я чересчур тяжелый… подожди, я сейчас встану…

Но он уже оторвал меня от дивана, на минуту прижавшись щекой к моей груди, а потом насмешливо прошептал так, что услышал только я:

— В прошлый раз ты не возражал!

Если бы я был в нормальном состоянии, то, может, даже покраснел бы, вспомнив, как в ТУ ночь он, обхватив меня за талию, странно-легко вытащил из огромной ванны и со смехом поставил на холодные плитки ванной комнаты. Но мне было до того погано, что я только ухмыльнулся, закрыв глаза и пытаясь прогнать это ощущение «синдрома космонавта». Черт, как же я так расклеился?! Все оказалось намного хуже, чем я думал вначале… Через мгновение я ощутил спиной твердую поверхность и оказался на своей полке, с сожалением убирая руку с шеи Шенна.

Мой брат быстро укутал меня в несколько одеял; в его глазах я увидел скрытый страх. Он всегда становился таким, когда я болел — а это в последнее время случалось нередко! — собранным и властным, но только я мог заметить, как он нервничает. Чересчур часто в детстве он оставался один на один с моими разбитыми коленками, порезами, вывихами и внезапными, как торнадо, простудами… Когда я был уже похож на гусеницу в коконе, Шенн оставил одеяла в покое и снова поправил мои волосы — чтобы не лезли в глаза. Потом быстро взглянул на меня — наши взгляды встретились, но мой брат тут же повернулся к маячившему за его плечом Мэтту:

— Кажется, где-то были таблетки Джареда, которые остались с прошлого раза?

Мэтт пожал плечами. У меня никто не спрашивал — и я просто боролся с тяжестью, заставлявшей мои веки закрываться, прятать от меня солнечный свет.

— Наверное, они в моем рюкзаке… Ладно, пойду поищу, заодно и доктору Фергюссону позвоню… — Шеннон еще раз поправил на мне одеяло и развернулся, но я поймал его скользнувшую по моему плечу руку, сжал ее — слабо, но как-то отчаянно. Это движение отняло у меня последние силы; я и сам плохо понимал, что говорю и делаю. Мои сны, фантазии и реальность смешались в моем воображении в одну невыразительную кучу, в какой-то странный «суп»…

— Подожди…

Шенн остановился и удивленно уставился на меня, ожидая просьбы или каких-то инструкций… не знаю. А я просто смотрел на него, все еще держа за руку. «Что я делаю?» Я просто не хотел, чтобы он уходил, оставлял меня хотя бы на минуту. Глупо, глупо, глупо! Наверное, я всегда слишком верил в символы — вот и в то мгновение мне вдруг показалось, что если он сейчас скроется в глубине автобуса, если я потеряю его из виду, то он уже больше не найдется никогда. God, how stupid! Шенн, кажется, понял… Он сжал мою ладонь в ответ, наклонился и прошептал так близко от моей щеки, что мне стало щекотно от его теплого дыхания:

— Джей, я принесу тебе таблетки и заварю ту эссенцию, которую ты пил в прошлый раз — тебе станет немного лучше. Это всего минута, ладно? Я даже справлюсь за… 30 секунд! — он ободряюще мне улыбнулся, и моя хватка ослабла. Шеннон задумчиво скользнул взглядом по моему лицу, будто хотел… В следующую секунду он уже шумно рылся в одной из наших сумок. Я с силой сжал согретую братом ладонь, чтобы сохранить тепло, прогнать лихорадку, — так, что ногти впились в кожу. Мэтт, оставшийся возле меня, вдруг шикнул на кого-то сбоку и, осторожно пожав мое плечо, с удивлением посмотрел мне в глаза:

— Джаред, что тебя беспокоит? — я прекрасно знал, что он имеет в виду не мое самочувствие, а мою выходку с Шенном — я ведь никогда так себя не вел… Я не знал, что ему ответить, да и мои мозги тогда мало на что были способны. В этот момент Шенн пронесся мимо нас, как метеор, что-то неся в руках и попутно разговаривая по телефону — наверное, с моим калифорнийским врачом; я провел его нервным взглядом, а затем снова взглянул на Мэтта. Тот стоял рядом, переводя глаза с меня на моего брата и явно ничего не понимая. Но мне было уже наплевать. В голове у меня зашумело, я впал в странное состояние между сном и явью. Помню только оглушительный звонок моего телефона у меня под боком и чью-то грязную ругань в его адрес, а потом — горячую жидкость, пахнущую то ли лимоном, то ли манго, льющуюся в мое горло, и руку, поддерживающую мою голову. Мне не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что это Шеннон, потому что кто еще мог так нежно погладить меня по щеке… прошептать: «Еще чуть-чуть…»… обнять мимолетно, поправляя одеяло?

 

***

 

Следующий день начался с небольшой ссоры: Шенн обозвал меня «лошадью, которая если не встанет на ноги, тут же обязательно откинет копыта», потом попытался воззвать к моей сознательности, в третий раз пересказывая рекомендации врача «отлежаться дня три-четыре», а потом махнул рукой и сказал, что я могу отправляться ко всем чертям… правда, тут же он встал и поплелся за мной к чайнику, чтобы проследить, все ли лекарства я приму. В общем, концерт мы не отменили, хотя то выступление я, наверное, запомню надолго: оно прошло для меня в разноцветном мареве, я плохо себя контролировал и пел на автопилоте, весь покрытый испариной, горевший, как факел. Я старался пореже подбегать к установке Шенна: он всякий раз вглядывался в мое лицо и хмурился… по-моему, за тот вечер у него не один раз возникло желание устроить мне «темную», как в детстве.

Но я выздоровел, как всегда. Через неделю я уже был в порядке — только временами начинала кружиться голова, особенно когда я «нырял» в толпу на концертах, но, конечно, об этом я никому не говорил.

Болезнь прошла — но не мои чувства. Шеннон потакал всем моим прихотям, жалея меня, но как только я забывался и смотрел на него так, как мне хотелось, он убегал от меня — и это приводило меня в отчаяние. Если я давил на своего брата, выходило еще хуже: он начинал защищаться, отталкивал меня, закрывался… чувствовалось, что он твердо намерен держаться до конца. Может, я бы и прекратил свои домогательства (хотя кому я вру?), но меня разрывало на куски ощущение, даже какая-то уверенность в том, что Шеннон меня любит, что тоже хочет быть со мной… Я не мог понять, моя ли это иллюзия или интуиция, прав я или нет — и от этого было только хуже. Я боялся все испортить, боялся действовать, но смириться тоже был не в состоянии, и я метался по автобусу, по сцене, по стоянке, по гримерке… Я не знал, что делать. Поэтому я просто наблюдал за моим братом, старался выступать, как можно лучше, и постоянно думал, вспоминал, заново проживал все эти годы — с самого нашего рождения, пытаясь понять, действительно ли было между нами что-то большее, или все это — просто мои капризы, пресыщенность, извращение. И именно в прошлом я нашел то, чего так жаждало мое сердце — надежду. Именно прошлое убедило меня в двух вещах: в том, что наши чувства с Шенноном даже с огромной натяжкой сложно было назвать исключительно братскими, и в том, что сам Шенн любил меня — и совсем не платонически. Последнее легко объяснило тот факт, на который я вначале не обратил внимания, окрыленный победой, а именно: в ту-самую-ночь мой брат чересчур быстро и легко согласился «помочь» мне, он был слишком нежен со мной — для «просто помощника», и уж совсем невероятным было то, что «на пустом месте» вдруг в его глазах возникло столько страсти, столько вдохновения, столько… любви. Вспоминая его прикосновения, его поцелуи — на всем теле, я вздрагивал от возбуждения и понимал, что НЕ ВЕРЮ… Все это не могло быть без любви, без его желания. И я вспомнил его слова на следующий день: «Меня напрягают мои чувства к тебе!»… Схватившись за «хвост» этой пролетающей в моем сознании кометы, я развернулся на 180 градусов и попытался разобраться в нашей жизни. Снова.

И теперь привычные воспоминания вдруг приобрели совсем другой оттенок… Мое вечное навязчивое желание держать брата в поле зрения; его ревность к моим занятиям, не касавшимся нас обоих, только меня; мое страхи. Я вдруг вспомнил такие моменты, которые память погребла под такой толщей пыли, что им, казалось, вовсе не суждено было снова увидеть свет…

 

Вот мы лежим на берегу грязноватого канала — тогда мы жили в… как же назывался тот богом забытый городок? Не важно, все равно долго мы там не задержались… Я щурю глаза, пытаясь смотреть на солнце, но оно в зените — и в моих глазах уже слезы от напряжения. Вдруг Шеннон, до этого лежавший неподвижно, прикрыв лицо рукой, глухо говорит, будто мы секунду назад прервали разговор:

— Я думаю, ты станешь знаменитым художником…

Я чувствую, как краска удовольствия и смущения заливает мои щеки, и удивленно привстаю на локте, пытаюсь заглянуть в лицо брата, но его рука все еще на лице. Он меня всегда поддерживает, но вот такие комплементы — редкость.

— Не знаю… Ты думаешь?

— Я верю.

Я улыбаюсь, как идиот, будто его вера действительно способна повлиять на мое будущее, сделать меня знаменитым.

— Только тебе нужно учиться… — в его голосе грусть: как далеки от нас в этот момент и хорошие школы, и колледжи, и университеты! Мы просто лежим на краю земли и надеемся на нечто иллюзорное. Я решительно убираю его руку с лица и вижу, что он смотрит на меня напряженно, кусает губы.

— Кто знает? Может… Но только с тобой.

— Я и экзамены?.. Ну да! — он смеется, жмуриться, а потом отворачивается от меня и улыбается — странно, загадочно, заставляя и меня машинально ухмыляться…

Только сейчас, спустя двадцать лет, я понимаю смысл его улыбки: он получил в ответ на свой комплемент нечто большее: доказательство моей любви и желание быть с ним рядом. Он увидел в моих глазах искренность тогда…

 

Вот я прячусь за огромным шкафом и шпионю за своим братом. Он сидит на полу, скрестив ноги и глядя чуть ли не с обожанием на одного из друзей мамы — Джимми Sunset’а (такого прозвища он удостоился в честь своей «коронной» песни «Dirty Sunset», которая имела бешеный успех во всех барах Каролины и Техаса), вальяжно развалившегося в кресле и разглагольствующего о музыке. Мне смертельно хочется подойти и сесть рядом с Шенноном, но это совсем не потому, что я хочу выслушать очередную байку Джимми. Мы с ним вообще недолюбливаем друг друга — именно поэтому я и прячусь: стоит мне показаться, и он умолкнет… а я страшно не хочу получить от брата недовольный взгляд в стиле «Ну вот, стоило тебе появиться…». Нет, Джимми мне неинтересен — и его расстроенная гитара с наклеенной фотографией девушки, и его дребезжащий голос, и все эти названия групп, о которых он говорит день и ночь, сравнивая, напевая что-то из их репертуара. Но в глазах Шеннона — жадное удовольствие, и я знаю, что потом он будет ходить сам не свой, замкнутый и погруженный в свои мысли — мысли, в которых нет меня, мысли, в которых, как он сам говорит, я «ничего не смыслю». Я сижу за своим шкафом, как затаившийся хищник, выжидая, пока Джимми наговорится и уйдет по своим делам, а потом будто бы «случайно» сталкиваюсь с братом на повороте лестницы.

— Где ты был?

— С Сансетом… мы говорили, — и опять эта задумчивость в глазах!

— Расскажешь? — Почти с мольбой говорю я и иду за ним в нашу комнату. Он рассеянно отмахивается от меня.

— Тебе будет неинтересно! — и плюхается на кровать, обнимая подушку. Я сажусь рядом, так близко, что не замечать меня невозможно:

— Ты сначала расскажи, а потом будешь решать, интересно мне или нет!

Он переводит на меня взгляд и с минуту изучающе смотрит. Я упрямо не отвожу взгляд, давя в себе обиду.

— Ладно, сам напросился!.. — и он начинает пересказывать, на удивление точно передавая имена музыкантов, названия песен и фестивалей; часть меня впитывает новую информацию, но главное — я не свожу глаз с Шеннона, слежу за движением его губ, за тем, как он возбуждается и начинает жестикулировать, улыбаться и сверкать сияющими глазами. Я стискиваю зубы и пытаюсь вникнуть во все, что он говорит, — мои усилия стоят того, что теперь он делиться со мной и этим — последним, что принадлежало до этого только ему, а не нам обоим…

Сейчас, в свои тридцать четыре, я горько усмехаюсь, вспоминая, как сильно я ненавидел Джимми Сансета — за то, что на целые часы отнимал у меня Шеннона, как радовался, когда мама сказала, что ее друг уехал то ли на Гаити, то ли на Кубу — навсегда. Как я ревновал Шенна к его собственным мыслям… 

 

А та поездка в «консервной банке» Шона? Это воспоминание — одно из самых «спрятанных», хоть это случилось не настолько давно… нам было слегка за двадцать… Мы — я, Шеннон, Шон и Крис стоим посреди хайвэя в какой-то богом забытой дыре возле раздолбанной стоянки и орем друг на друга. Неподалеку нерешительно топчутся два каких-то малолетних торчка, возвращающиеся, как и мы, с концерта. Шон, видите ли, познакомился с ними между двумя песнями и сейчас во что бы то ни стало хочет подвезти их. Но проблема в том, что в его тачке и мы вчетвером едва помещаемся… Его предложение «немного потеснить свои задницы» кажется просто смехотворным. Мы ругаемся, но понимаем, что спорить бесполезно: если Шон что-то вбил в свою башку, то так тому и быть. Наконец все затыкаются, со злостью друг на друга зыркают и начинают рассаживаться по местам. Крис располагается рядом с Шоном — ему-то что! Оба наших тощих попутчика втискиваются на заднее сиденье, и я, после долгих прений и идиотских шуточек, усаживаюсь на колени Шенна. Еще некоторое время ворчу, устраиваясь поудобнее, намеренно пинаю сидящего рядом с братом парня и даже не ощущаю уколов совести, хотя он все больше вжимает в плечи голову и пытается дать мне больше места. А потом Шон врубает радио; солнце начинает заходить, но этот жмот не хочет включать свет в салоне… хотя нам все равно — мы так устали за последние сутки, что просто молчим и почти дремлем, а ровная дорога почти без машин только еще сильнее всех убаюкивает. Шеннон такой теплый… такой удобный… сидеть на его коленях — одно удовольствие. Одна его рука поддерживает меня сзади, вторая лежит на моем бедре, я обнимаю его за шею… и внезапно понимаю, что ехал бы так целую вечность. Я уже почти благодарен этим придуркам, которые загнали меня на колени брата. Я провожу пальцами по стриженному затылку Шеннона, он поворачивает голову и улыбается мне — и я улыбаюсь в ответ, мягко и сонно. Потом я отворачиваюсь и смотрю в заднее окно, на то, как дорога убегает, превращается в конвейерную ленту, как солнце все больше закатывается за горизонт… нас встряхивает на какой-то колдобине, и Шенн сильнее обнимает меня, а до меня будто из другого мира доносится голос идиота Шона: «О боже, я задавил енота!» и его дурацкий смех. Мне все равно, тем более что на дороге нет никакого енота… Я все еще смотрю назад, теперь прижимаясь щекой к щеке брата, а он все так же крепко обнимает меня. Мне так хорошо…

Спустя годы я вспоминаю это ощущение и понимаю, что все ЭТО между нами началось не несколько недель назад, когда мы оказались в одной постели, а намного раньше. А то, что происходит сейчас, — не начало, а продолжение. Я много раз влюблялся за свою жизнь — иногда и очень даже сильно, но Шеннон — это совсем другое. Это не влюбленность.

 

***

 

Я могу быть очень терпеливым, но всему приходит конец. Я просто не выдержал, поняв, что если не сделаю хоть что-нибудь, то мы с Шенноном вот так и зависнем между прошлым и будущим, снова — в который раз — постараемся забыть то, что не вписывается в модель нормальных братских отношений, и будем жить дальше. Я больше не хотел этого, потому что раньше я думал, что наши отношения — полноценные, а теперь знал, что это не так, я знал, что мне этого недостаточно. К тому же, в этот раз мы зашли очень далеко — дальше некуда, в ту самую точку, из которой два выхода, один из которых страшно меня пугал… Но в течение этих нескольких недель я дошел до такой «кондиции», что неопределенность стала страшнее даже ссоры, даже окончательного решения Шенна оттолкнуть меня — навсегда.

Я поймал Шеннона в гримерке сразу после саундчека в очередном концертном зале очередного города очередного штата. До самого шоу еще было полно времени, а мой брат просто отдыхал в пустой комнате, сидя на диване и попивая воду из бутылки; такой соблазн оказался выше моих сил. Я вскочил в гримерку и запер за собой дверь, мысленно наплевав на то, что кому-то может показаться странным то, что мы закрылись. Шенн закрутил крышечку бутылки и удивленно уставился на меня:

— Я думал, Эмма дольше будет тебя мурыжить с этими контрактами!

— Я от нее сбежал, — я улыбнулся и подошел к брату, поколебался секунду, а потом опустился на колени рядом с диваном, опираясь на ногу Шеннона. Он выглядел более чем удивленным, и, кажется, встревожился.

— Тебе удобно? — сарказм в глазах.

— Не совсем. — Я чуть подвинулся, окончательно уселся на пол и положил подбородок на колено Шенна. — Вот теперь лучше.

— Джаред… — в голосе моего брата явно слышалось предупреждение. Он положил руку на мое плечо, и я на секунду зажмурился: неужели оттолкнет? Я машинально обхватил его ногу обеими руками, все еще прижимаясь подбородком к его колену, кожей ощущая шершавую ткань джинсов. Шенн не двигался, только вздохнул. Тогда я протянул руку и погладил его по ноге, по ладони, лежащей на диване, прижался грудью к его коленям. Я вел себя, как кошка, которая хочет вымолить у хозяина ласку, мечтает почувствовать ласковое прикосновение его пальцев за ушком, но при этом боится, что он сметет ее со своих коленей одним движением руки… Я прикрыл глаза на мгновение и решил: будь что будет… я хочу поцеловать его снова, хочу почувствовать его тело, еще раз попробовать на вкус, прихватить зубами его чувствительную кожу на шее… Потом облизал губы, поднял голову и… из моих уст не вылетело ни слова, ни звука. Я просто увидел его глаза. В них было столько муки, столько внутренних терзаний и сомнений, что я вдруг понял: Шенну ведь еще хуже, чем мне! Его гиперответственность за все, что с нами происходило, не давала ему расслабиться, заглянуть в себя — он просто слепо боролся со своими желаниями, с моими приставаниями, постепенно сводя себя с ума. А тут еще я… Я понял, что если сейчас вот настою на своем, он сдастся, он будет целовать меня и пойдет дальше, сделает все, что я попрошу — для меня, чтобы я был счастлив. Но сделает ли это его счастливым? Я знал ответ: «нет». Если его уже сейчас душат сомнения и вина, то что будет дальше? Такая расплата за мой комфорт — это слишком. Я слишком любил его, чтобы требовать от него все это. Я вздохнул и спрятал лицо в его коленях, обнял его, и только когда был уверен в том, что не буду выглядеть побитой собачонкой, снова взглянул на Шенна. Мы некоторое время молчали, а потом я решился:

— Прости, я обманул тебя.

— Обманул? — он настороженно приподнял мое лицо за подбородок.

— Да. Когда сказал тогда, что мне нравятся парни, что я хочу перейти в «другую лигу», ну, ты понимаешь…

— Зачем… ты мне это сказал?.. — в его глазах застыло удивление, но я прервал его прежде, чем он сказал бы тогда что-то вроде «Зачем ты заставил меня переспать с тобой?»

— Я хотел не какого-то там парня или попробовать что-то новенькое. Я хотел тебя, Шенн. — Он ничего не сказал, и я продолжил. — Я много думал до того вечера, многое во мне изменилось, знаешь… — Шеннон хотел что-то сказать, но я схватил его за руку и заставил замолчать, сжав его ладонь и все так же глядя на него снизу вверх. — Подожди, дай мне объяснить! Может, ты скажешь, что я сошел с ума, но я понял, что люблю тебя… что хочу тебя. Не спрашивай, как я до этого дошел, но это случилось. Я знал, что должен переспать с тобой, чтобы расставить все точки над «i» — понимаешь, та ночь должна была мне… помочь, заставить расстаться с этим капризом… называй, как хочешь!

— И как, помогла? — немного жестко… в голосе моего брата бурлило столько эмоций, что я не мог понять, чего было больше. Я просто и открыто взглянул в его потемневшие глаза:

— Нет.

Шеннон моргнул и на мгновение отвел глаза.

— Не помогла. Ты сводишь меня с ума, Шенн. — У меня просто не было слов, чтобы выразить все, что я чувствовал. — Я никогда не был к тебе равнодушен, я всегда ревновал тебя, хотел, чтобы ты был моим… просто раньше все не было так глубоко. Теперь все изменилось. Я хочу тебя. Целиком.

Он молчал. Не вырывал у меня руку, не двигался — хороший знак. Не смотрел на меня. И я продолжил, с трудом заставляя себя успокоиться.

— Но я не хочу тебя шантажировать. Если ты… откажешь мне, я не покончу жизнь самоубийством, постараюсь не впасть в депрессию, не стану блядствовать направо и налево… я приму твое решение.

Черт, как же я сам был в этот момент не уверен в том, что говорю! Не проходило и дня, чтобы я не думал о Шенноне, о нас, — и я собирался «принять любое решение»?! Но я должен был сказать это брату, снять с его души эту тяжесть.

— Просто помни, что мне не нужен никто другой. Что я жду тебя.

Шенн все так же неподвижно сидел, опустив голову, вцепившись зубами в нижнюю губу — мне захотелось лизнуть ее, чтобы он перестал терзать ее, но вместо этого я медленно встал и медленно же подошел к двери, открыл ее и, уже выходя, обернулся к брату. Он смотрел мне вслед невидящим взглядом. Я сглотнул сухой комок в горле и тихо сказал:

— Я люблю тебя, брат.

Это значило только одно: «Мы будем вместе в любом случае» — и Шеннон знал, как расшифровывались мои слова… Все то, что я хотел сказать на самом деле — «обними меня», «трахни меня», «не отпускай меня», «будь со мной — всегда», «я не смогу без тебя, Шеннон» и многое другое, — я оставил при себе. Hell, я столько уже сделал для себя — пора было сделать хоть что-то для моего брата…

…Мы буквально столкнулись с Мэттом в коридоре, по которому я просто брел, натыкаясь на удивленные взгляды местных служащих. Мэтт посмотрел на меня еще более изумленно:

— Эй, что случилось? Бак уронил Пифагора?..

Представляю, какое у меня было лицо… Я вымученно улыбнулся, и Мэтт пошел рядом со мной. Первый поворот, второй, лестница… Я сел на ступеньку и запустил пальцы в волосы — на меня снова напало нервное ощущение, будто по мне кто-то ползает. Мэтт присел рядом:

— Не хочешь рассказать?

Он был осторожен — раньше мы постоянно говорили, но уже некоторое время отдалились друг от друга, так что… Но я покачал головой совсем не поэтому:

— Нет… знаешь, когда ты испытываешь какое-то не очень сильное чувство, хочется об этом трепаться на каждом углу, обсуждать, намекать… Ну, в общем, ты это слышал в моем исполнении не раз! — я снова невесело ему улыбнулся. — А когда чувство настоящее, ты просто остаешься с ним наедине, один на один, оно съедает тебя полностью, разрывает тебя на клочки — и тогда нечего сказать…

— И что за чувство? — Мэтт не сдавался, зная, что мне всегда бывает лучше, когда я выплескиваю свои мысли. Я взглянул на него и впервые вложил в ЭТО слово НАСТОЯЩИЙ смысл:

— Любовь.

Мэтт шокировано умолк на целую минуту.

— Может, и так… К счастью, Джаред, такую любовь испытывают далеко не все.

Мы некоторое время смотрели друг на друга, читая между строк то, что не было сказано, а только проскользнуло в воздухе, — и когда я, оставив Мэтта выяснять отношения с организаторами, шел к автобусу за какими-то вещами, то вдруг почувствовал себя обладателем СОКРОВИЩА — пусть и покрытого длиннющими шипами…

 

6. Say it… to believe...

 

В тот день, когда я сказал Шеннону, что приму любое его решение, что оставляю выбор за ним, все мое существо замерло, застыло в ожидании и страхе. Я боялся смотреть на него — и увидеть «нет» в его взгляде, боялся не смотреть — и пропустить «да», поэтому вел себя, как всегда, когда сильно нервничал, — суетился. Спал по три-четыре часа в сутки, терзал гитару, синтезатор и ноутбук в автобусе, охранников и техников — в концертных залах, закрывал глаза на сцене, запрокидывал голову и выплескивал звуковым «морем» все свои эмоции, а потом засыпал беспокойным сном. Я не мог толком ни есть, ни сидеть на месте, ни отдыхать. Естественно, моих энергетических ресурсов хватило не очень-то надолго — и, как только мы пересекли границу Канады, я насупился, глядя в окошко на стену леса вдоль дороги. Тут было не слишком жарко, а по ночам — вообще откровенно холодно, воздух был пронзительным и я на остановках жадно глотал его, кутаясь в толстовку и разглядывая горы вдали. Иногда меня страшно напрягал шумный и душный автобус — так, что хотелось открыть дверь, выскочить из него на полном ходу и сбежать в этот девственный лес, накричаться там, упасть на землю, прижаться к ней… Найти где-то сил пережить все ЭТО. Шеннон вел себя со мной почти обычно — и это меня просто добивало. Только когда я замечал, что он сидит где-нибудь за сценой, полностью погрузившись в себя, опустив голову и плечи, я понимал, что в нашей семье не один я — хороший актер…

Наконец в автобусе что-то сломалось, мы едва дотащились на нем до концертного зала и после шоу решили переночевать в гостинице; Эмма в течение часа заказала нам номера в одной из лучших гостиниц города, поэтому в конце концов, сфотографировавшись со всеми фанатами, мы оказались в месте, где были огромные мягкие кровати вместо жестких автобусных полок и белоснежные ванные комнаты вместо крошечного душа, в котором из всей нашей команды хорошо помещался только я. Когда мы там показались, была глубокая ночь, поэтому нас встретили только носильщики, сонный портье и мягкие молочно-кремовые ковры в коридорах. Нам с Шенноном достался двойной номер — одна гостиная и две спальни, как всегда, впрочем; все остальные рассредоточились по этажу. Я вошел первым и оставил дверь полуоткрытой для брата… номер был великолепным: гостиная с несколькими мягкими диванами, большое окно и, главное, мраморный камин, в котором к нашему приезду разожгли огонь… перед камином лежал золотистый ковер, имитирующий шкуру то ли белого медведя, то ли барса…

— Надеюсь, это не настоящая шкура? — неожиданно раздалось возле моего уха, и я чуть ли не подскочил на месте. Шеннон мягко отодвинул меня, застывшего у порога, и прошел в гостиную, дернул одну из дверей.

— Ты в какой будешь спать?

Я устало пожал плечами:

— Мне все равно. Могу и здесь, на этом вот коврике выспаться!

— Хочешь довести горничную, которая придет утром, до инфаркта? — мой брат усмехнулся и швырнул свой рюкзак в темноту одной из спален. — Представляешь… — он что-то начал говорить, но тут звякнул его телефон, и он, стащив его с пояса, принялся читать пришедшее ему сообщение, рассеянно присев на подлокотник одного из диванов. Я несколько секунд разглядывал его спину, а потом вздохнул и поплелся в ванную, предвкушая то, как сейчас расслабятся мои несчастные напряженные мышцы, как в горячей воде перестанут ныть суставы…

— Представляешь, Кэтти… Кэтрин тоже в Канаде сейчас! Помнишь? Я с ней встречался пару лет назад. Она узнала, что мы здесь выступаем, и хочет увидеться… — Я остановился на полпути, держась за ручку двери, и не нашел в себе сил даже повернуться и притвориться, что все нормально.

— Очень рад за тебя. — Да, я прекрасно знал, что в моем голосе было что угодно — от горечи до язвительности, — но только не радость.

— Мы с ней не виделись уже больше…

— Вы с ней виделись всего месяц назад! — я не выдержал и резко развернулся к Шенну, почти крикнул, будто предъявлял ему какое-то обвинение. Мой брат удивленно замер — с этим своим фирменным туповатым видом, совершенно обманчивым, потому что я знал: он может перейти в наступление абсолютно неожиданно. Он молчал, ожидая, когда я закончу, а я вот не мог молчать…

— Зачем ты врешь? Я просто не понимаю, Шенн, зачем? Вы же встречались с этой… Кэтрин, когда мы в позапрошлый раз были дома — она звонила, когда ты уже вышел, говорила, что это она устраивает вечеринку, на которую ты пошел!

— Почему ты мне не сказал? — просто уточнение.

— Потому что я ждал, что ты скажешь мне! — Меня просто прорвало — захотелось высказать все, что наболело, и я не собирался сдерживаться. — Дело не в идиотской ревности, Шеннон… хотя не скажу, что я в восторге от Кэтрин или еще кого-то… Но дело не в этом! Дело в доверии, понимаешь?!

— Я доверяю тебе. — Он нахмурился и, думаю, говорил искренне, но я был уже так накручен, что мне не нужны были простые избитые слова.

— Нет, это — не доверие! Ты не понимаешь?.. Как только ты начинаешь что-то от меня скрывать, я… я просто с ума схожу.

— Это глупо, Джаред... Это просто девушка. — Шеннон явно начинал раздражаться, успокаивающая улыбка давно сползла с его лица. Он вскочил с места и начал расхаживать по комнате, то и дело задевая столик и кресло.

— Почему тогда ты мне ничего не рассказал?.. Черт, я об этом тогда целую ночь думал, Шенн!

Он остановился и посмотрел на меня исподлобья.

— Я что, во всем должен тебе отчитываться? Ты мне кто — мама или жена? — как пощечина. Я почувствовал, что я на пределе.

— Ну и катись к своей Кэтрин или к кому хочешь, понятно?! Давай-давай, отправляйся — она, небось, тебя уже ждет где-нибудь в баре отеля, да? Может, вам повезет: найдите какой-нибудь мотель и трахайтесь там до утра! — я взбешенно глянул еще на бледное лицо Шенна, развернулся, влетел в ванную и захлопнул за собой двери.

Черт, конечно, он послал меня — он всегда так защищается, когда я слишком давлю на него, но… Нет, я не хотел больше думать, чувствовать… Если бы я мог, то отключил бы себя, как компьютер, от сети и просто умер бы на целую вечность, чтобы ничего не ощущать. Я медленно опустил рюкзак на белый пол ванной, а когда разгибался, поймал свое размноженное в многочисленных зеркалах отражение — голубоватая от бледности кожа и лицо маленького мальчика, которого потеряли в огромной толпе посреди шумного мегаполиса, где никому нет до него дела.

 

***

 

Я все еще злился, выбираясь из ванны, в которой болталась пена на поверхности воды; ни теплая вода, ни масло для ванн (я, не заметив, вылил полбутылки) не могли помочь мне успокоиться: я был взбудоражен почище наркомана во время ломки. Завернулся в махровый халат и, подцепив валявшийся на полу рюкзак, вышел из ванной, холодея от мысли, что мой брат мог тоже психануть и действительно отправиться на встречу с «Кэтти»…

Гробовая тишина подтвердила мои самые худшие опасения; в гостиной горел всего только торшер в дальнем углу, огонь в камине отбрасывал танцующие тени на стены, дверь в спальню, которую выбрал Шенн, была распахнута — и там никого не было. Неужели ушел? Действительно ушел? Я ошеломленно остановился, тупо глядя на двери его спальни… Добро пожаловать в реальность, так, Джаред? А ты на что надеялся?.. Блядь, сколько можно жить в своих фантазиях… и с чего ты вообще взял, что все так, как ты напридумывал себе, ночами лежа без сна в автобусе?.. Что ты себе вообразил?..

Все это пронеслось в моей голове за пару мгновений, и я направился в свою спальню, дернул за ручку — в тот момент мне было просто необходимо хорошенько хлопнуть какой-нибудь дверью… и тихо вскрикнул от испуга, когда Его сильные пальцы сжали мое плечо, развернули к себе. От неожиданности я даже выронил рюкзак.

— Подожди. Надо поговорить. — Голос Шеннона был спокойным, но у меня тут же пересохло в горле — я и сам не понимал, из-за чего. Откуда он появился? Наверное, сидел в кресле сбоку, в тени… тихо… затаившись… Ждал и слушал, как я плескаюсь в воде, как обреченно вздыхаю и роняю на пол то флакон с шампунем, то мыло. Мы стояли друг напротив друга, и рука Шенна все еще сжимала мое плечо; я взглянул в его глаза, и внутри меня одновременно поднялись два равноценных чувства: огромная нежность и раздражение из-за того, что от одного его взгляда я становился податливым, как воск. Я чувствовал себя обиженным и обманутым: как он смеет так играть со мной?! Внутренний голос неизменно шептал, что он имеет на это право, но я так же неизменно надувался и еще больше злился. И в тот момент я тоже злился — вот так нерационально, вперемешку со страстью и желанием впиться в его припухшие губы. И его ладонь на моей руке никак не способствовала моему спокойствию. Я дернулся и сбросил ее, развернулся:

— Я устал, Шенн! — мой голос прозвучал капризно — вовсе не так, как я себя чувствовал на самом деле. Я ожидал, что он сдастся и отпустит меня — Шенн давно уже не давил на меня… Но, видимо, сегодня у него были другие планы: его рука вернулась на прежнее место и дернула меня к нему. Я удивленно уставился в его глаза, которые теперь оказались значительно ближе, чем минуту назад. Они просто горели огнем — как я сразу не заметил? Когда мой брат в таком настроении, его лучше слушаться… я снова попытался вырваться — безрезультатно, конечно.

— Прекрати, ты ведешь себя, как ребенок! — Шенн нахмурился.

— Плевать. Отпусти меня!

Не то чтобы я очень уж старался освободиться, просто мое упрямство и раздражение не давало мне спокойно усесться напротив брата и чинно выслушать то, что он хотел сказать мне. Я знал, что это будет отповедь на тему того, какой у меня мерзкий характер с лирическим отступлением в стиле «ты не имеешь права лезть в мою личную жизнь» — такое случалось с периодичностью в полгода, когда меня особенно заносило. Я не хотел это слушать теперь, когда мои нервы были, словно оголенные провода, когда я был весь охвачен ревностью и страхом…

Наконец мне удалось вырваться, я бросился в свою темную спальню и почти захлопнул дверь, но Шенн толкнул ее и оказался прямо за моей спиной; я повернулся к нему, чтобы сказать… чтобы возмутиться… но тут наши губы встретились, и когда я понял, что это не случайность, мои мозги отключились. Я с трудом осознал, что мы уже не стоим, а лежим на кровати, и мой брат вжимает меня в пухлое покрывало…

Теперь все было по-другому… Горячо, страстно, почти жестко… Я лежал распластанный под Шенном, а он сжимал меня в объятьях так сильно, так властно, что мне не хотелось шевелиться. Я весь погрузился в свои ощущения — и рецепторы всех пяти чувств истерично пульсировали под наплывом информации. Звук — мой легкий стон сквозь поцелуй и шорох нашей одежды, вкус на губах — родной… любимый, запах — один на двоих, прикосновение — языка к языку, горячих ладоней к животу, пальцев к затылку… слишком много прикосновений, чтобы осознать… Не было неловкости, как в первый раз, не было осторожности, сомнений — только страсть. Шеннон прижимался ко мне всем телом, но мне все было мало… Мы оторвались друг от друга на мгновение, и я с изумлением, будто в первый раз, посмотрел на его лицо сквозь дымку темноты, заглянул в его широко открытые глаза, так не похожие на мои… а затем обнял его, заставил снова прижаться ко мне, потому что без него было холодно…

— Скажи…

Скажи мне, что навсегда останешься в моей постели, Шенн. 

— Скажи мне… — я просто повторял это слово, будто играл с ним в «продолжи мелодию», будто не знал, как попросить его успокоить меня, пообещать.

— Что ты хочешь услышать? — он улыбался — я это чувствовал кожей. Я немного отстранился и со страхом посмотрел на него:

— Что это не на одну ночь… — я больше не хотел довольствоваться сиюминутным восторгом, мое счастье было бы неполным без этого обещания. Он ничего не ответил, а потом наклонился и просто поцеловал меня.

— Это значит «да»?..

Странный, мистический момент: почти совсем темная комната, кровать, вдруг из огромной и пустой превратившаяся в тесную, горячая кожа Шенна под моими пальцами, пульсирующая голубоватая вена на его шее, его шепот — почти визуально ощутимый — и такие сладкие слова:

— Это — «да», малыш, да…

Я не поверил вначале — мне захотелось включить свет, чтобы увидеть в его глазах правду, потому что я не доверял уже своему слуху, но потом закусил губу, чтобы не рассмеяться, вдохнул поглубже, как перед погружением в воду, и выдохнул Шеннону прямо в лицо, почти касаясь своими губами его губ:

— Я люблю тебя…

Я целовал его, зажмурив глаза — мне не нужен был свет, для того, чтобы видеть Шеннона, — а он все говорил и говорил… то, что мне нужно было в то мгновение больше всего на свете:

— Прости меня… О боже, мы сумасшедшие… Я не могу без тебя, больше не могу…

Кажется, вначале мне было чуточку больно… впрочем, все это «утонуло» в целом океане моей эйфории… В те моменты, которые нельзя забыть, для меня важнее был даже не секс, а то, что моя щека прижималась к щеке Шеннона, что его руки бережно поддерживали меня, что наши взгляды то и дело встречались, сумасшедшие улыбки скользили по нашим лицам, и я знал точно: Шеннон со мной — и по своей воле, по своему желанию… Он то и дело останавливался, замирал, как будто хотел убедиться, что со мной все в порядке, но я нетерпеливо подталкивал его, сжимал его плечи, тянулся к нему, молясь только о том, чтобы это мгновение не заканчивалось… Потом мы долго лежали, крепко обнявшись, не отрываясь друг от друга и не говоря ни слова — и в моей голове было совершенно пусто. Если бы Шенн не потащил меня в ванную, я бы еще целую вечность так лежал бы, умиротворенно сопя в его плечо… Но в отличие от прошлого раза, наш поход в ванную не ограничился второй за этот вечер для меня ароматной теплой ванной на двоих: когда я устроился на коленях сидящего в воде Шеннона, а моя ладонь поползла вниз по его животу, он нахмурился и ласково погладил меня по спине, отвлекая от себя:

— Тебе будет больно… второй раз… — только шепот рядом с моим ухом, но если он надеялся меня охладить этим замечанием, то ошибся интонацией: его голос только еще больше возбудил меня. Я улыбнулся и быстро лизнул его нижнюю губу — сколько раз мне хотелось это сделать!

— Ты меня недооцениваешь.

Шеннон тихо засмеялся и сжал мои бедра под водой, придвигая меня к себе еще ближе, снова перехватывая у меня инициативу.

— Недооцениваю? Поцелуй меня… — не просьба, а требование.

Мог бы и не просить, Шеннон. Ты — мой десерт, который хочется съесть так сильно – чересчур сильно, - что ты сидишь и просто смотришь на него, изредка нерешительно и благоговейно касаясь губами и языком ложечки со сладким безумием… Сладкий и горячий…

 

***

 

Я не мог спать. Мне не хотелось проваливаться в сон — чтобы потом проснуться и попасть уже в новый, освещенный солнечными лучами, день. Наоборот, эта ночь должна была длиться и длиться… Поэтому я сидел — совершенно неподвижно — перед камином, за кованой решеткой которого в странно-ленивом темпе подпрыгивали и колебались языки пламени, сидел на коврике-якобы-медвежьей-шкуре, кутая свое обнаженное тело в молочно-белый шерстяной плед, и смотрел на огонь. За окном, кажется, начался дождь — и от его стука-шороха мне было еще уютнее… Сбоку скрипнула дверь, свет в одной из спален погас — и в гостиную вернулся Шеннон. Я искоса посмотрел на него, с удовольствием скользнув взглядом по его обнаженной груди, и усмехнулся:

— Для кого это ты надел джинсы?

— А может, я тебя стесняюсь? — он ответил в том же тоне таким развратным голосом, что я не удержался и засмеялся.

— Ну-ну…

Шенн вытащил из бара бутылку с минералкой и два стакана:

— Будешь? — я просто кивнул, повернув голову. Пока Шенн наливал воду в стаканы, я прислушивался, надеясь уловить звук лопающихся пузырьков — он всегда меня завораживал. Поднимаются и шипят, разочарованно взрываясь, как фантазии…

Шенн подошел ко мне сзади, подал стакан, легко обнял и, отведя волосы, поцеловал меня в затылок. Перед моими глазами тут же вспыхнула сцена — то, что происходило в спальне всего полчаса назад, и я чуточку покраснел. Шеннон ухмыльнулся, глядя на меня сбоку, и, прежде чем встать, потерся своей щекой о мою шею.

Он сел на диван позади меня… С двух сторон камина висели длинные узкие зеркала — почти полоски, совершенно бесполезные… но вот именно в таком положении я видел в одном из них отражающееся лицо моего брата, его расслабленные плечи и руку, небрежно закинутую на спинку дивана. А он не заметил, что я вижу его. Huh.

— О чем думаешь? — он часто спрашивал меня об этом, хотя почти всегда и так примерно представлял, что творится в это мгновение в моей голове.

— О тебе. — Совершенно честно ответил я и увидел в зеркале, что Шеннон замер, буравя взглядом мою спину. — Я так счастлив сейчас, что… боюсь проснуться…

Шенн немного подался вперед, будто хотел встать и подойти ко мне, но остался на диване, а потом медленно улыбнулся; в его улыбке было столько нежности и счастья, что я едва удержался, чтобы не вскочить и не влезть к нему на колени. Но эта игра в подсматривания меня слишком возбуждала…

— Не бойся — ты не спишь. — Его голос звучал немного глухо, но в отражении я не мог оторвать взгляда от его сияющих глаз.

— Этот огонь — он мне напоминает тебя, Шенн: дерево сжигает своим напором, а вот эту решетку только ласкает, закаливая еще больше, делая ее еще крепче… Ты делаешь меня сильнее, bro.

Шенн бросил всего один короткий взгляд на огонь, а затем неожиданно неуверенно проговорил, глядя на мою фигуру с таким беззащитным видом, какого я никогда у него не видел:

— И ты тоже делаешь меня сильнее, малыш. Я люблю тебя…

То, что мы шептали и стонали друг другу в постели, было прекрасно, но вот эти слова, сказанные в полутьме, перед пылающим огнем, прозвучали, как обещание, как клятва, как нечто священное. Весь мой цинизм и скептицизм, который во мне воспитала жизнь со всеми ее несправедливостями, вдруг куда-то исчез, испарился, мне безумно захотелось верить в то, что… Просто верить… Я дернулся, поворачиваясь к Шенну, но он уже опередил меня, встав на колени рядом со мной… привлек меня к себе и поцеловал в губы — нежно и страстно одновременно; в его глазах все еще была та беззащитность, которую он прятал от меня. Плед немного сполз с меня, обнажив плечи, и я кожей чувствовал каждый бугорок и корочки полузаживших ранок на руках моего брата… Я открыл рот, чтобы сказать ему что-то… я еще не знал, что точно скажу — но, главное, я был искренним и надеялся, что слова сами придут… В это мгновение Шенн взъерошил мои волосы, легко целуя меня в ключицу, — и дрожь пробежала по моему телу, заставив невысказанные слова застрять в горле…

А потом в дверь постучали: сначала тихо, а потом очень настойчиво. Мы с Шенном синхронно посмотрели на двери и с дурацкими улыбками переглянулись.

— Не представляю, кому мы понадобились в… — Шеннон посмотрел на часы. — 3 ночи?!.. Кто там? — уже громче.

— Томо. — Голос бедного Милишевича звучал так, будто он взошел на эшафот. Еще бы: он знал, что меня лучше не будить среди ночи…

Шенн со смехом встал:

— Откроем? — Мы были как двое детей, которые сделали из маминого платья аппликацию, заперлись в комнате и бояться наказания.

— Да, что же делать… — я пожал плечами и якобы равнодушно отвернулся к огню, бросив на себя торопливый взгляд в боковое зеркало. Обнаженные плечи, обалдевшие глаза, зацелованные почти пурпурные губы и взгляд, прямо-таки кричащий о том, что я не просто занимался любовью, а отдавался кому-то, причем не один раз… Даже осовевший от недосыпа Томо все поймет! Но в тот момент я был слишком счастлив, чтобы думать о том, какое произвожу впечатление. Тем более что Шеннон выглядел еще красноречивее меня — с этой своей покрасневшей от моих поцелуев шеей, припухшими губами и абсолютно сытым взглядом затуманенных глаз, темных, как никогда. Шенн щелкнул замком и распахнул дверь — я с удовольствием наблюдал за происходящим во второе боковое зеркало. Томо был страшно всклокоченным, заспанным; майка шиворот-навыворот, ноги босые, на щеках — черная густая щетина, которую другим парням нужно отращивать в течение недели… Он с несчастным видом потряс какой-то папкой перед лицом моего брата и почему-то громким шепотом сказал:

— Это нужно подписать прямо сейчас — какие-то бумаги насчет завтрашнего концерта — организаторы из-за них истерят! Вы оба не отвечали на телефонные звонки… Бен сунул их мне и приказал добыть подпись Джареда!

— А почему он сам не пришел?

— Побоялся…

Шенн в ответ почти весело хмыкнул и, схватив Томо за шиворот, бесцеремонно втащил его в гостиную. И только в этот момент Томо заметил меня перед камином. Он изумленно оглянулся на улыбающегося Шенна и растерянно плюхнулся на кресло сбоку:

— Так вы оба еще не спали, парни?!

— Грех спать в такую ночь… — загадочно проговорил я, переводя взгляд с огня на Томо. Он сначала заморгал, а потом заторможено оглядел меня и, повернувшись, Шенна, присевшего на столик рядом с ним. В его глазах мелькнула какая-то догадка, и он тут же опустил их, спрятал то, что ему пришло в голову… И так вот — всегда: скрытный, осторожный хорват! То, что он подумал, выдали только вдруг покрасневшие до бордового оттенка уши…

 Мы с Шенном снова переглянулись поверх головы Томо; мой брат укоризненно покачал головой, а затем хлопнул Томо по плечу — тот от неожиданности чуть не упал с кресла.

— Так что там за бумаги? — Шеннон проговорил это, как ни в чем не бывало… Наверняка бедный Томо завтра утром решит, что ему все почудилось — и мы с моим братом просто болтали в гостиной полночи — только и всего. Он торопливо открыл папку и протянул ее мне:

— Бен сказал, что просто нужна твоя подпись на всех экземплярах, внизу. У организаторов что-то с документацией, они подняли на уши всех наших… но без твоей подписи никак, ты же знаешь!

— Мгм… — я только кивнул и промычал что-то нечленораздельное, быстро подписывая бумаги одну за другой — эта формальность была мне более чем знакома. Как бы ты ни старался все упорядочить в выступлениях, все равно вот такие вещи имеют обыкновение происходить в последний момент.

— Шенн, а что с нашими телефонами? — Я спросил это неожиданно для себя самого, не отрываясь от своего занятия.

— Ничего, они в порядке, кажется… Не представляю, почему никто не смог дозвониться!

— Наверное, мы были в ванной… — я прикусил язык от усердия и едва удержался от того, чтобы в самом низу последнего документа не поставить свой «фанатский» автограф со стрелочкой, чтобы побесить организаторов, но вовремя понял, что в таком случае они нас до самого утра не оставят в покое, «шлепнул» жирную точку в конце подписи, захлопнул папку и поднял голову, удивившись царившему вокруг меня безмолвию. Томо явно не знал, куда деться, а Шенн смотрел на меня с хорошо знакомой мне улыбкой, которая явственно говорила: «Ты такой придурок, Джаред…». Что такое?.. О Боже, я что, сказал «МЫ были в ванной?!» Я не удержался и засмеялся, обхватив свои колени, уткнулся лицом в сложенные руки, представляя, КАК эта фраза прозвучала для Томо. Да, Джей, можешь себя поздравить: ты переплюнул сам себя!.. Шеннон заржал следом за мной — и, кажется, мы оба не могли остановиться. Наконец, Томо психанул:

— Hell, чего вы обкурились, парни?!.. Вы как хотите, а я пошел досыпать! — он схватил папку и с видимым облегчением смылся из нашего номера.

А мы с Шенном просто сидели напротив друг друга и смотрели друг другу в глаза, все еще улыбаясь. И я снова ляпнул то, чего не собирался говорить:

— Ты будешь мне изменять, Шенн? — и опустил глаза, боясь его реакции. Мой брат молчал некоторое время, неподвижно сидя на диване, а потом вздохнул:

— Можно подумать, ты не будешь…

Touché.

Он был прав, наверное, но мне глупо хотелось…

— Только не с мужчинами.

— Не с мужчинами. — Он отозвался, как эхо, но сказал это очень твердо — и я решился поднять на него глаза и кивнуть, как бы закрепляя наш маленький «договор». — Пойдем в постель — ты совсем не выспишься и опять будешь вести себя, как псих… — Шеннон встал, усмехаясь, и протянул мне руку, чтобы помочь подняться. Я упрямо помотал головой и спрятал руки под плед:

— Я не хочу никуда идти — мне нравится этот коврик!

— Джаред!

— Он очень мягкий!

Мы просто дурачились, как много-много раз до этого, но теперь в наших словах и взглядах появилась новая — сексуальная, страстная, двусмысленная и такая дурманящая! — нотка.

— Пошли, — Шеннон попытался поднять меня силой, но я дернулся, и он только наполовину содрал с меня плед. Я подвинулся поближе к огню и, коварно улыбаясь, улегся окончательно, свернувшись комочком. Шенн устало вздохнул и уселся рядом, спиной ко мне:

— Ты настоящий кошмар…

— Надеюсь, эротический? — Я привстал и повис у него на плече, обнимая его сзади, укутывая и его своим пледом.

— Ты себе льстишь!

Я издал возмущенный вопль и в шутку укусил Шенна в плечо.

— Если ты не желаешь подниматься, то я тоже останусь тут… — Шенн повернулся ко мне и обреченно лег на ворсистую «шкуру». Я наклонился над ним, провел пальцами по впадинке между его бровями, по истерзанным мною же губам, по щеке… Он просто улыбался и смотрел на меня. Я на секунду прижался к брату — и тут же вскочил на колени:

— Ну нет уж — ты же не выспишься тут!

— Кое-кто во что бы то ни стало собирался тут ночевать… — Шенн иронично хмыкнул, приподняв одну бровь.

— Но не ценой твоего сна… — мы все еще шутили, но к последним словам я уже был серьезен, как никогда. — Позволь и мне хоть немного о тебе позаботиться…

 

***

 

«Сохранить» или «Удалить»?.. Зачем я записал все это? Сам не знаю… Чтобы поверить, наконец, что все произошедшее со мной и моим братом — не сон? Может быть, и так… И все же — «Сохранить» или «Удалить»?.. За окном уже светает, а я, как полный идиот, сижу на кожаном диване концертного автобуса в кромешной тьме перед голубоватым монитором ноутбука… Кажется, мы возле… Кардиффа? Нет, вначале Ливерпуль! Да, все же Ливерпуль…

О, чччччерт!.. Нет, Шенн… да, я знаю, что уже четыре утра… я уже ложусь спать… правда!!! Не смотри на меня так — я не вру, мне осталось всего еще одну строчку набрать… Что пишу?.. Письмо. Да, конечно… конечно, официальное — знаешь ли, на другое у меня времени нет! (врать бывает полезно — хотя бы для практики))) О боже, ну все, ВСЕ!.. Все же сохраню, жалко — столько писал… Отключу ноутбук, положу его на стол, чтобы на него никто не сел спросонья… потом подойду к сонному и грозному Шенну, хмуро ожидающему, когда я отправлюсь спать… быстро поглажу его по плечу, поцелую — если не поспешит отвернуться — в губы… прижмусь к нему хотя бы на мгновение…

Блядь, Шеннон, ну на хрена нужно было выдергивать шнур из розетки??? Я же ничего не успел сохранить!!! J